Боярщина и смерть Кульнева

1812 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Кульнев Яков Петрович.
Гравюра С.Карделли. 1810-е годы. Резец. С.-Петербург.

Боярщина и смерть Кульнева

Уже надвигалась ночь, когда аванпосты, поставленные для наблюдения на Дриссе, дали знать, что неприятель переходит реку. Маршал Удино, немедленно явившись к месту наблюдения, узнал, что 8 русских батальонов и батарея в 14 орудий собираются раскинуть бивуак на левом, занятом нами берегу. Остальная часть их армии расположилась на другой стороне Дриссы, очевидно, приготовляясь на следующий день перейти реку и атаковать нас. Авангард этот был под командой генерала Кульнева, человека очень смелого, но имевшего, как и большинство русских офицеров того времени, скверную привычку злоупотреблять водкой. Должно быть, в этот вечер он выпил сверх обычной меры, потому что ничем другим невозможно объяснить той огромной ошибки, которую он сделал, расположившись со своими 8 батальонами армии в 40 000 человек в самых неблагоприятных условиях. Так, в 200 шагах позади его линии находилась Дрисса, которая, за исключением одного брода, была совершенно непереходима, не благодаря своей глубине, а потому, что высота ее совершенно отвесных берегов доходила до 15, даже 20 футов.

Таким образом, единственным путем для отступления Кульневу мог служить брод. Но мог ли он надеяться, что в случае поражения его 8 батальонов и 14 пушек успеют уйти через этот единственный переход от значительных сил французской армии, которая каждую минуту могла на них обрушиться из соседнего местечка Белое, где она была расположена? Нет. Но, очевидно, генерал Кульнев не был в состоянии что-нибудь соображать, когда он разбивал свой лагерь на левом берегу реки. Остается только удивляться, как мог главнокомандующий Витгенштейн, зная, по всей вероятности, слабость Кульнева, поручить ему свой авангард.

В то время как голова русской колонны дерзко подходила на такое близкое от нас расстояние, ужасная растерянность царила не среди французского войска, но среди его начальников. Маршал Удино, один из самых храбрых людей, страдал отсутствием постоянства в своих решениях и в одну секунду переходил от проекта атаки к приказу об отступлении. Потери, которые он понес в конце этого дня по ту сторону большого болота, сильно смутили его, и он не знал, как ему выполнить предписание императора, который настоятельно приказывал ему оттеснить Витгенштейна на Петербургскую дорогу, по крайней мере до Себежа и Невеля. К своей большой радости, ночью он получил депешу с известием о скором прибытии Баварского корпуса под командой генерала Сен-Сира, который император отдавал ему под начальство. Но, вместо того чтобы поджидать это сильное подкрепление, стоя на выгодной позиции, Удино, по совету артиллерийского генерала Дюлалуа, решил идти навстречу баварцам, заставляя отступать всю свою армию вплоть до самого Полоцка. Эта непонятная мысль вызвала самый живой протест в собрании генералов, созванном маршалом. Храбрый генерал Легран доказывал, что хотя наши утренние успехи и сводились на нет вечерними потерями, но тем не менее армия расположена как нельзя лучше для наступления на неприятеля; что заставить ее отступить до Полоцка — значит поколебать ее дух, представив ее баварцам как побежденное войско, ищущее у них прибежища; что, наконец, одна эта мысль должна привести в негодование все французские сердца. Горячая речь Леграна объединила голоса всех генералов, и маршал объявил, что отказывается от своего проекта отступления. Оставалось решить очень важный вопрос: что делать с наступлением дня. Генерал Легран, старший из всех офицеров, к голосу которого прислушивались, благодаря его большим заслугам и громадной боевой опытности, предложил воспользоваться ошибкой Кульнева, атаковать русский авангард, так неосторожно, без всякой опоры, помещенный на нашем берегу, и опрокинуть его в Дриссу, находившуюся у него в тылу. Предложение это было принято маршалом и всем советом, и выполнение поручено генералу Леграну.

Лагерь армии Удино помещался в нечастом сосновом лесу, перед которым был громадный луг. Опушка леса имела форму лука, два конца которого доходили до самой Дриссы, составлявшей как бы его тетиву. Бивак восьми русских батальонов расположился очень близко от реки, как раз против брода. Впереди выстроилась батарея из 14 пушек.

Легран, желая захватить неприятеля врасплох, предписал генералу Альберу прислать в каждую из 2-х составляющих бока лука частей леса по одному пехотному полку, которые должны напасть с флангов на неприятельский лагерь, как только в нем будет услышано приближение кавалерии. Эта последняя из середины лука должна со всех ног обрушиться на русские батальоны и опрокинуть их в поток. Задача, предстоявшая кавалерии, была, как это видно, самая опасная, потому что для того, чтобы достичь неприятеля, она должна была не только атаковать в лоб неприятельскую линию, защищенную 6000 ружей, но и попасть под огонь 14 артиллерийских орудий. Правда, была надежда на то, что, захваченные врасплох, во время сна, русские не смогут оказать сильного сопротивления.

Полк мой, вступивший в отправление своих обязанностей 30 июля утром в Клястицах, нес их в течение всего дня; он должен был по установленному правилу быть заменен 24-м полком 1 августа в час утра.

Этот последний полк был командирован в атаку, мой же должен был оставаться в резерве, потому что на пустом пространстве между лесом и потоком не могло поместиться одновременно больше одного кавалерийского полка. Полковник А. явился к Удино и поставил ему на вид следующее опасение: как бы в то время, как мы приготовляемся к сражению с войском Витгенштейна, расположенным впереди нас, генерал этот не направил бы к нашему правому крылу сильный отряд для того, чтобы тот, перейдя Дриссу через брод, существующий, по всей вероятности, версты на 3 выше места, где мы находились, подошел бы к нам с тылу и захватил наших раненых и наши обозы. Он убеждал, что было бы благоразумно послать кавалерийский полк для наблюдения за тем бродом, о котором он говорил. Маршал согласился с этой мыслью, и полковник А., полк которого должен был вступить в дело, отдал приказание стремительно сесть на лошадей и отправиться вместе со всем своим полком в предложенную им же самим экспедицию, предоставив 23-му весь риск предстоящего боя.

Мой храбрый полк спокойно принял известие об опасной миссии, возложенной на него, и с удовольствием смотрел на проезжавших перед его фронтом маршала и генерала Леграна, явившихся, чтобы лично руководить приготовлениями а предстоящей нам серьезной атаке.

В то время во всех французских полках, за исключением кирасир, была рота гренадер, носившая название отборной и державшаяся обыкновенно на правом фланге. Так же помещалась и отборная рота 23-го, но Легран обратил внимание маршала на то, что вследствие того, что неприятельская артиллерия находится перед его центром, пункт этот является самым опасным, а потому следовало бы направить на него роту из закаленных людей и лучших лошадей, для того чтобы избежать какого-нибудь колебания, могущего повлечь за собой печальный исход всего предприятия. Напрасно уверял я, что полк, составленный почти целиком из старых солдат, во всех отношениях, и нравственном и физическом, совершенно одинаково надежен во всех пунктах: маршал приказал мне поставить отборную роту в центр полка. Я повиновался; затем, созвав офицеров, я объяснил им вполголоса то, что нам предстояло сделать, и предупредил, что для того, чтобы вернее захватить врасплох неприятеля, я обойдусь без предварительной команды и ограничусь словами «В атаку!» тогда, когда наша линия будет на близком расстоянии от неприятельских пушек. С наступлением сумерек, как и было условленно, полк вышел с места стоянки в полнейшем молчании и довольно легко прошел лес с большими, но не частыми деревьями. Затем мы вступили на гладкий луг, в конце которого находился русский лагерь.

Во всем полку только у одного меня не было сабли; происходило это по той причине, что правой рукой, единственной которой я мог владеть, я должен был держать поводья лошади. Вы понимаете, до какой степени затруднительно такое положение для кавалерийского офицера, который должен броситься на врага. Но мне во что бы то ни стало хотелось идти с моим полком, и я занял место перед отборной ротой, рядом с ее бесстрашным капитаном Курто, одним из лучших и любимых моих офицеров.

Все было совершенно спокойно в русском лагере, к которому мы бесшумно, шагом подвигались. Я потому особенно надеялся захватить русских врасплох, что генерал Кульнев не взял с собой ни одного кавалерийского отряда, поэтому нигде не было видно ни одного патруля, и при слабом свете огней мы различали только редких пеших часовых, поставленных притом так близко к лагерю, что между той минутой, когда они могли поднять тревогу, и нашим внезапным появлением, русские вряд ли успели бы приготовиться к отпору. Но вдруг два противных казака, эти пронырливые, подозрительные ищейки, появились внезапно шагах в 30 от моей линии, посмотрели на нас с минуту и затем бросились к лагерю, предупреждая его о нашем приходе. Эта помеха была мне в высшей степени неприятна, потому что без нее мы, конечно, добрались бы до русских, не потеряв ни одного человека. Между тем, так как мы были открыты и притом приблизились к тому месту, откуда я решил ускорить шаг — я пустил мою лошадь в галоп, то же самое сделал весь полк, и вслед за тем я скомандовал: «В атаку!» Мои бесстрашные кавалеристы стремительно бросились за мной к лагерю, и мы обрушились на него подобно удару молнии!..

Но те два казака уже подняли тревогу. Артиллеристы, спавшие возле своих орудий, схватили фитили, и 14 пушек сразу засыпали нас картечью. Тридцать семь человек и между ними 19 из отборной роты были убиты наповал. Храбрый капитан Курто был в их числе! Лейтенант Лалуэт тоже. Русские артиллеристы хотели опять зарядить свои орудия, но на них бросились наши кавалеристы и изрубили их саблями. У нас было мало раненых, потому что почти все раны были смертельные. 40 из наших лошадей было убито. Моя, искалеченная картечью, все-таки донесла меня до лагеря, где русские пехотинцы, вскочившие со сна, уже бежали, чтобы схватиться за оружие, но это не удалось им, потому что с самого начала нападения они, согласно моему распоряжению, были отрезаны от своих сложенных в козлы ружей и теперь их рубили беззащитных. Эти люди не имели возможности стрелять в нас, тем более что, услышав пушечные выстрелы, два пехотных полка генерала Альбера, выйдя из лесу, беглым шагом бросились к крайним точкам лагеря и, устроив цепь, брали в штыки всякого, кто пытался защищаться. Под натиском этой тройной атаки русские пришли в полный беспорядок. Многие из них, явившись в лагерь ночью и, не имев возможности рассмотреть, как высоки берега, пытались теперь спастись через реку и падали с высоты 15—20 футов на острые камни, о которые почти все и разбились на смерть: много их погибло!

Между тем насилу проснувшийся генерал Кульнев собрал отряд из 2000 человек, из которых разве только у одной трети были ружья, и, машинально следуя за этой беспорядочно идущей толпой, достиг брода. Но, войдя в лагерь, я приказал занять этот важный пункт 500—600 кавалеристам, среди которых находилась и отборная рота. Эта последняя, раздраженная смертью своего капитана, бешено бросилась на русских и устроила среди них ужасающую бойню!.. Кульнев, качавшийся в седле от пьянства, бросился на унтер-офицера Лежандра; последний вонзил ему саблю в горло и распростер мертвым у своих ног.

Сегюр в своем повествовании о кампании 12-го года заставляет умирающего Кульнева держать речь наподобие гомеровского героя. Я был в нескольких шагах от унтер-офицера Лежандра, когда он воткнул свою саблю в горло Кульнева, и я могу удостоверить, что русский генерал упал, не произнеся ни одного слова.
Победа пехотинцев генерала Альбера и 23-го полка была полная. У неприятеля насчитывалось, по крайней мере, 2000 убитых и раненых и около 4000 мы взяли в плен. Остальные погибли, разбившись о камни. Нескольким человекам, самым ловким, удалось вернуться к Витгенштейну, который, узнав о кровавом поражении своего авангарда, отступил к Себежу.

Маршал Удино, окрыленный блестящим успехом, выпавшим на его долю, решил преследовать русских и приказал армии, как и накануне, перейти на правый берег Дриссы, но для того, чтобы дать возможность отдохнуть пехоте Альбера и 23-му стрелковому полку, маршал оставил их для наблюдения на поле сражения.
Я воспользовался этим отдыхом для того, чтобы совершить обряд, который редко удается исполнить на войне. Это обряд отдания последних почестей нашим славным убитым товарищам. Огромная могила приняла их всех, уложенных рядами по чинам. Капитан Курто и его лейтенант начинали первый ряд. Перед могилой мы поместили 14 русских пушек, так геройски отбитых 23-м полком.

Марбо

Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М.Васютинский, А.К.Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга". М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.

Далее читайте:

Кульнев Яков Петрович (1763-1812), военный деятель.

Роос. Дрисский лагерь (воспоминания участника).

Отечественная война 1812 года (хронологическая таблица).

Литература по наполеоновским войнам (список литературы)

Россия в XIX веке (хронологическая таблица).

Франция в XIX веке (хронологическая таблица).

Карты:

Российская империя в 1-ой пол. XIX в.

Вторжение наполеоновской армии в 1812 году

Контрнаступление русской армии в 1812 году

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС