Е.Б. Мирзоев

2010

БИБЛИОТЕКА 1812 ГОДА

Е.Б. Мирзоев

С.Н. Глинка против наполеоновской Франции

У истоков консервативно-националистической идеологии в России

Глава 4

Россия и русское самодержавие в «Русском Вестнике» С.Н. Глинки

§ 2. Самодержцы и самодержавие в «Русском Вестнике» и «Русской истории» С.Н. Глинки

Исторические портреты русских царей, которые публицист создавал в своих сочинениях, отразили не только патриотические, но и консервативно-монархические взгляды С.Н. Глинки. Проблемы происхождения и легитимности власти, взаимоотношений власти и народа неизбежно затрагивались издателем «Русского Вестника» в той мере, в какой это было необходимо ему для успеха патриотической и антифранцузской пропаганды.

Вместе с тем в политических воззрениях С.Н. Глинки, без сомнения, проявлялись просветительские теории. Мотивы теории общественного договора достаточно явно присутствуют в его трактовке происхождения государства и верховной власти, и это сближало его с Н.М. Карамзиным. Так, рассуждая о начальном периоде русской истории, С.Н. Глинка подчеркивал: «Властолюбие и зависть произвели междоусобия, разрушившие зпконы и порядок… По общему и единодушному согласию призвали они Рюрика»[1]. В описании беспорядка, предшествовавшего призванию Рюрика, можно усмотреть следы той трактовки теории общественного договора, которая шла от Гоббса. Согласно ей, в догосударственный период царил хаос, война всех против всех. Общественный договор создал государство и порядок. Однако другие рассуждения автора в начальной части «Русской истории» показывают, что в большей мере он стремился к другому противопоставлению. Речь идет об актуальной в эпоху Французской революции и наполеоновских войн теме республики и народоправства, политических прав и свобод народа. На первых страницах своего историческиго труда С.Н. Глинка решил противопоставить буйства и междоусобия, свойственные, по его утверждению, республике или «народному правлению» и спасительный порядок, который несет монархия: «Вы видели, сколь пагубно правление, зависящее от произвола и прихотей народа. Вам нужно правление наследственное, вам нужны князья, уполномоченные спасительною властию, соглашающие воли ваши к общему благу и ко взаимным вашим пользам»[2].

Одной из традиционных оценок республиканской формы правления в начале XIX в. было представление о ее неприемлемости в условиях большого государства. Эта идея присутствовала в работах Н.М. Карамзина. У С.Н. Глинки она также выражена вполне четко: «Славяне… вразумились опытом, что народное правление, возрождающее буйство и своеволие, вредно в земле великой и обильной»[3]. «Народное правление» становится у русского публициста синонимом буйства, своеволия и разномыслия. Только «спасительная власть» монарха способна обеспечить «общее благо». Такое противопоставление характеризует автора «Русской истории» как монархиста и сторонника самодержавной власти, но актуальность данной темы для него определяется не ситуацией в Российской империи, а событиями в Европе. Развенчивая пресловутую liberte – «свободу» французских республиканцев, С.Н. Глинка одновременно боролся с галломанией. Тема республики и народоправства становилась актуальной для него как часть политической, военной и культурной экспансии Франции.

В одном из номеров своего журнала публицист касался истории Новгородской республики. По его логике, падение Новгорода – это результат падения нравов и добродетелей: «Новгород два раза представил в истории нашей плачевное позорище разврата и буйства страстей. Внутренния неустройства и зависть посадников разрушили в нем вольное правление… Не упоминая ни Спарты, ни Афин, ни других древних республик, мы можем доказать, что страсти и разврат губят и разрушают области»[4]. Под развратом С.Н. Глинка понимает здесь прежде всего политическую беспринципность, погоню за личной выгодой. Как и в произведениях Н.М. Карамзина, здесь звучат идеи о нестабильности республик и о падении добродетелей как причине их упадка. Но в отличие от Н.М. Карамзина, С.Н. Глинка не оставляет республике никакого шанса. На страницах «Русского Вестника» эта форма правления устойчиво ассоциируется с революционной Францией и всегда оценивается негативно.

С.Н. Глинка использовал теорию о договорном происхождении власти как элемент обоснования ее легитимности. Характерно, что он обращал внимание на этот аспект, стремясь показать незаконный характер правления Бориса Годунова: «Годунов не был избран; приверженцы и сообщники провозгласили его царем». Ту же особенность отмечал публицист и в описании правления Шуйского. В результате «вскоре воспоследовало разномыслие». Напротив, при избрании царем Михаила Федоровича, по словам С.Н. Глинки, «собраны были изо всей Русской земли все чины государственные, чтобы на общем согласии утвердить избрание нового царя», «единодушный голос народа был голосом Божьим»[5].

В то же время идея о договорном происхождении власти не фигурирует у С.Н. Глинки в качестве главного политического и юридического обоснования законности власти и не порождает никаких выводов о необходимости уважения народного суверенитета. Из последнего отрывка об избрании Михаила Романова видно, что С.Н. Глинка говорил об общенародном согласии при избрании Романовых, но подкреплял эту идею  традиционной ссылкой на божественную волю. Более того, для С.Н. Глинки  было характерно использование традиционных элементов описания и обоснования власти, противоречивших подчас просветительским политическим теориям, таких как идея о божественном происхождении и предустановленности власти вообще, восходящая к Средневековью. Весьма примечательно следующее его утверждение: «…никакое собрание людей или общество не было без вождя или начальника… самое малое поселение разрушается с истреблением начальства и повиновения»[6].

Отношение русского публициста к идеям народного суверенитета и гражданского равенства можно продемонстрировать на примере его рассуждений о царствовании Екатерины II: «Всеми учреждениями своими старалась она возвысить дух каждого подданного, соответственно званию и кругу его существования. Дворян и среднего состояния людей одушевляла она честию и соревнованием к пользам общественным. Каждому из них определяла заслуженную и справедливую награду: вот единственное равенство, возможное между обитателями этой земли!»[7]. В этом пассаже важны две идеи автора. Во-первых, подданные Екатерины возвышаются и награждаются исключительно по милости государыни. Здесь нет места для политических прав. Единственное равенство, возможное в России – это равенство в бесправии перед троном. Во-вторых, с не меньшей очевидностью из этого отрывка следует, что С.Н. Глинка был сторонником сословного строя. Не зря государыня «возвышает дух» подданных именно «соответсвенно званию и кругу его существования». Причем, естественно, в делах, связанных с «пользой общественной», монархиня использовала только дворян и «людей среднего состояния». О подвластных помещикам крепостных крестьянах автор «Русской истории» здесь писать не мог.

Оговорка по поводу «обитателей этой земли» в конце едва ли существенна. В отличие от Н.М. Карамзина, много писавшего о политическом строе других стран, С.Н. Глинка касался этой темы вскользь и по преимуществу в контексте критики революционной и наполеоновской Франции. Если он и признавал законность политических прав и гражданского равенства в других странах, то не посчитал нужным рассказать об этом.

Русская государственность в описании С.Н. Глинки отличалась самобытными чертами. В статьях, публиковавшихся на страницах «Русского Вестника» и в других его сочинениях, она персонифицирована в образах русских самодержцев. Об эпохе Смуты в России, публицист писал: «…после трехлетнего междуцарствия самодержавие утвердилось в России верою и единодушным избранием на престол Царя Михаила Феодоровича.»[8]. Вера и единодушие – это ключевые понятия в обосновании самодержавной власти в сочинениях С.Н. Глинки. Как бы обобщая свои воззрения на государственность, по крайней мере российскую, он утверждал: «Согласие и единодушие утверждают общества и державы. Все злоключения России произошли от раздробления ее областей, разрушавшего единомыслие… То же происходит в семействах, что и в обширных державах. Государство сильно союзом семейств; щастие семейственное обеспечивается общим благом государственным»[9]. Таким образом, отличительной чертой и одновременно преимуществом русской монархии уже со времен ее учреждения публицист считал «семейственный», патриархальный характер верховной власти. Сходную мысль можно встретить и у Н.М. Карамзина, но в сочинениях С.Н. Глинки она становятся едва ли не ключевой в трактовке русской государственности. Как будет показано ниже, другим важнейшим достоинством русских князей и царей С.Н. Глинка считал патриотизм в различных его проявлениях.

Предвосхищая ставшие популярными позднее рассуждения о самобытности России и «загадочной» русской душе, С.Н. Глинка поднял тему непонимания России европейцами. Комментируя на страницах своего журнала статью своего брата Ф.Н. Глинки, публицист выражал надежду на то, что «не нужно нам будет прибегать к иноземным знатокам статистики: познание души Русского Государства свойственнее всего русским»[10]. Понятно, что статистика в познании души государства не поможет. У русского государства – русская душа и только русский ее поймет. В начале XIX столетия такой мистический поворот проблемы государственности был в новинку для русской публики. Зато позднее, со времен славянофилов, рассуждения о неких мистических основах русского бытия, таких как «соборность», станут характерными чертами националистической и консервативной идеологии в России.

В исторических очерках, посвященных эпохе Смутного времени, издатель «Русского Вестника» стремился показать, что преданность народа самодержавию была исконной чертой русской культуры и традиционного воспитания. Для выяснения трактовки самодержавия у С.Н. Глинки было бы интересно процитировать отрывок из статьи о воеводе П. Ляпунове: «Во все три беспокойные годы междуцарствия у всех истинных россиян была одна мысль: иметь государя на престоле Русскаго царства; одно желание: чтобы Бог послал Царя!

Но сия благотворная мысль, которая побуждала желать царя, устремляла все души, все сердца к правлению царскому и законному: сия благотворная мысль не случайно родилась в умах предков наших. Она была непосредственным плодом того воспитания, которое одушевляло верою, любовию к власти благодетельной и вооружало терпением к перенесению власти строптивой. Даже при Грозном царе Иоанне Васильевиче предки наши не роптали, но с душевным умилением молили Бога, да умолит он сердце царёво!»[11]. Верноподданный публицист ставил знак равенства между правлением «царским» и «законным». Описание всеобщего воодушевления желанием иметь царя приводило С.Н. Глинку к замечаниям о правлении Ивана Грозного, очень похожим на те, что оставил Н.М. Карамзин в своей «Истории государства Российского». Оба автора-современника оправдывают и явно ставят в пример долготерпение подданных грозного царя. И ныне популярная оценка личности Ивана IV была выражена С.Н. Глинкой в словах: «грозный нравом, но великий делами»[12].

Примеры открытого неповиновения властям в России публицист был склонен объяснять разгулом страстей, подогреваемых честолюбивыми злопыхателями. Вот как в 1808 г. он оценивал стрелецкий бунт начала правления Петра I: «Буйство заступило верность, своеволие, повиновение к начальству и Богу; усердие и любовь исчезли; ярость и кровавое мщение воспаляют стрельцов, устремленных к осаде Отечества! Вот подвиги коварных народоласкателей»[13]. Таким образом, виновниками буйства и своеволия в конечном счете становятся «коварные народоласкатели». В данном случае С.Н. Глинка так именовал Софью и Милославского, но это выражение было употреблено им с целью «актуализации» сюжета для современников. Читатель должен был вспомнить «народоласкателей» кровавой Французской революции с их опасными идеями. Восстание Пугачева публицист объяснял сходным образом: «Помещичьи крестьяне, обольщенные злоумышленниками, нарушили повиновение и предались буйству»[14]. Отсюда следовал простой вывод: если подданных оберегать от «народоласкателей», тогда бунта бояться не надо.

Проблема единства государства (в том числе культурного и нравственного), которую издатель «Русского Вестника» связывал в России с патриархальным характером самодержавной власти, раскрывалась им на исторических примерах. Московские князья, отмечал он в «Русской истории», «надеялись учреждением семейственного правления обуздать порывы властолюбия»[15]. Уже в героической драме «Наталья Боярская дочь», вышедшей в 1806 г., С.Н. Глинка вкладывал в уста Алексея Михайловича патетические слова: «Царь ваш живет и умрет с одним желанием души своей: «Пусть Русская земля будет блаженнейшею из всех стран земных!»». В ответ хор подхватывал:

Хвала делами утвержденна

Блестит как солнце в небесах.

Пусть с нами возгласит вселенна,

Где царь отец – в тех рай странах![16]

Последняя фраза, сомнительная с точки зрения искусства стихосложения, содержала, однако, важную для С.Н. Глинки идею патриархальности власти. На важность этой идеи в политических воззрениях издателя «Русского Вестника» справедливо указывала в своих работах Л.Н. Киселева[17].

На страницах своего журнала С.Н. Глинка развивал тему единения монархов и народа: «В ратных делах и многотрудных походах, в подвигах гражданских, властители России ни в чем не отделяли себя от подданных»[18]. Результатом такого единения, по мнению С.Н. Глинки, явилась народная любовь и преданность самодержцам: «…как же нам не благотворить к памяти князей и царей русских, которые как отцы, как друзья, как братья делили с подданными все гражданские и ратные труды»,[19] – писал публицист, полемизируя с английскими историками, утверждавшими, что в России существовало деспотическое правление. Простота нравов русских венценосцев прошлого должна была послужить примером читателям «Русского Вестника»: «Хлеб соль и русская откровенность сближала сердца и души. Нередко цари, слагая с себя бремя правительства, приходили отдыхать в сии беседы. Боярин Артемон Сергеевич Матвеев, друг царя Алексея Михайловича, принимал и угощал его как друга»[20]. Издатель «Русского Вестника не уставал рассказывать читателям о милосердии и любви к подданным русских князей, царей и бояр. Общий вывод публициста был однозначным: «Почти все русские владельцы животворились милосердием»[21].

В годину таких суровых испытаний для русской монархии, как война 1812 г., С.Н. Глинка находил те же достоинства у Александра I. О царствующем императоре публицист, соблюдая такт, писал не часто, но, как правило, в восторженных тонах. Впрочем, это было нормой для русской публицистики, находившейся под надзором цензуры. Верноподданнические чувства обострялись на фоне небывалой войны. Приведем только один пример: «Блаженна Россия, что правосудный и Великий ее Государь шествует по следам Венценосных предков своих, и подобно им приемлет оружие к отражению буйства и вероломства… Он неусыпен на страже отечества! И мы неусыпны будем в таком же подвиге. Все мысли, все чувствования, все деяния посвятим единодушно Царю, Вере и Отечеству!»[22]. В статье «Речь рускаго помещика крестьянам при отправлении надлежащего числа ратников в новое войско» публицист достигал подлинных высот охранительного вдохновения: «Бог все отдал во власть Великого и Милосердного Государя! Дворяне, купцы, все люди Русские для собственного своего добра слушаются его слов, как слов Божиих»[23]. Далее патриот призывал: «Наш долг, наше спасение в том, чтобы во всем и всегда повиноваться воле Божияго Помазанника…»[24]. В то время особые опасения по поводу повиновения у русских властей были связаны, как известно, не с дворянами и купцами, а со «всеми людьми русскими», т.е. с крепостными крестьянами. Слова о том, что Бог все отдал во власть царя, в данном случае надо понимать буквально. В другой статье «Русского Вестника» того же года разъяснялось, что «имущества, жизни и все, что имеем, все наших Государей, защитников Царства и отцов народа»[25]. Последняя фраза примечательна с точки зрения развития правосознания в русском обществе. В «Русском Вестнике» культивировалось самоотречение во имя царя и отечества, поэтому проблема неприкосновенности собственности была далека от интересов С.Н. Глинки. Понятно, что все эти патриотические призывы надо рассматривать в контексте чрезвычайных обстоятельств французского нашествия. Но дело в том, что журнал С.Н. Глинки еще с 1808 г. «жил» в режиме войны с Францией и продолжал в нем жить несколько лет после 1812 г. Это была пропаганда не одного года, а целой эпохи.

Глубокое почтение издатель патриотического журнала выказывал и к членам императорской фамилии. По случаю подписки на его журнал великих князей он разразился хвалебным стихотворением, озаглавленным: «Стихи Их Императорским Высочествам Николаю Павловичу и Михаилу Павловичу по случаю благоволительной Их подписки на Русский Вестник»[26].

Рисунок 8. Александр I. Портерет работы Дж. Доу

С.Н. Глинка редко затрагивал в своих сочинениях опасную тему политических преобразований в России, но в 1812 г. он специально подчеркивал, что даже во время междуцарствия периода Смуты наши предки «не помышляли ни о каких посторонних постановлениях: понятия, сердцам и взорам их предстояли Бог, Вера и Россия»[27]. Обратим внимание на то, что статья о Смутном времени публиковалась в 1812 г., когда власти и дворянство опасались, что Наполеон может объявить об отмене крепостного права и вообще ввести какие-нибудь «посторонние постановления», которые могут привлечь простолюдинов. Как и все другие статьи «Русского Вестника», этот охранительный памфлет имел пропагандистскую и воспитательную цель. Заметим также, что нередко (следуя традициям самодержавного официоза) публицист ставил рядом слова «царь», «вера», «Бог», «Россия» в различных сочетаниях.

Важнейшим критерием оценки любого законодательства, в том числе и в России, согласно сочинениям русского публициста, является его соответствие нравственным устоям и политическим традициям. Такой подход издатель оправдывал ссылкой на классическую историю: «Ни один из великих древних законодавцев не отделял гражданских предписаний от Веры и добродетелей общественных»[28]. В статье, красноречиво озаглавленной «Царь Алексей Михайлович или Отец Отечества», публицист особо подчеркивал, что самодержец «писал законы свои для Русских и для России»[29]. В свою очередь, Екатерина II, по словам публициста, «сообразясь с Уложением царя Алексея Михайловича, все законы старалась применить ко нравам и свойствам русских»[30]. Таким образом, понятие законности у С.Н. Глинки было тесно связано с проблемой политической традиции, присущей данному народу и государству. В такой трактовке не оставалось места для просветительских идей об универсальных естественных правах, народном суверенитете. Не случайно публицист подчеркивал, что Алексей Михайлович «не отдаляясь мыслию за пределы России, в недрах ее искал прочных оснований для блага своих подданных»[31]. Политическая традиция, по мысли С.Н. Глинки, базируется на «коренных свойствах» народа. Отсюда следовала мысль о малоэффективности и вредности внешних заимствований в политической и правовой сфере: «Все заимствованное маловременно и непрочно: сию истину Екатерина II старалась подтвердить даже в шутках»[32].

Попытки реформирования, изменения политического и социального строя неизменно вызывали у С.Н. Глинки неприятие как опасные для общества. Особую опасность он видел в нововведениях, связанных с иноземным влиянием. Публицист осуждал тех правителей, деятельность которых, по его мнению, подрывала единство общества, его религиозные и нравственные устои. Таким «плохим» царем в его статьях предстаёт Борис Годунов, который «стараясь утвердиться на престоле, сысканном лестию, сближался час от часу с областями иноплеменными, чтобы и там шумела молва о имени его»[33]. Тем самым издатель-патриот давал понять, что сближение злополучного Бориса «с областями иноплеменными» – это признак дурного поведения для самодержца. Хуже того, «сыскав престол лестию», Борис, продолжал в том же духе и встал на опасный путь заигрывания с чернью: «…сии дела вопиют на Годунова за возбуждение слуг против господ: донощики учинились наконец слугами-мятежниками»[34]. Годунов – противник правящего рода Романовых – легко превращался в объект критики со стороны С.Н. Глинки. Публицист не боялся в данном случае нарушить идеальный ряд русских самодержцев. Наоборот, это укладывалось в логическую цепь событий: «плохое» правление и заигрывание с народом Годунова привело к смуте.

С.Н. Глинка отрицательно оценивал роль Бориса Годунова в русской истории, но он осуждал и деспотический произвол Ивана Грозного: «При Годунове расторглись совершенно связи общественные, начавшие разрываться от самопроизвольной власти Иоана Грозного»[35]. Однако следует подчеркнуть, что публицист-патриот в данном случае не ставил под сомнение неограниченный характер царской власти, осуждая лишь методы, которыми Грозный ею распоряжался и которые пагубно отразились на самом самодержавии. Наиболее серьезным последствием такого «не отеческого» отношения самодержца к подданным С.Н. Глинка считал отчуждение царя от своего народа. «Подданные стали казаться ему врагами, а иноплеменники друзьями»[36]. Здесь С.Н. Глинка вновь недобрым словом поминал дружбу с иноплеменниками. Опять мы сталкиваемся со стремлением публициста увязать неблагополучие русской монархии с иностранным влиянием, в данном случае – с татарским: «Покоритель Казани и царства Астраханского вверил себя прежним врагам России и поработил им мысли и душу свою»[37]. Злоупотребления Ивана Грозного наряду с властолюбием Годунова, по мнению публициста, породили смуту. В более общем виде он позднее выразил эту мысль в своих мемуарах: «Не почести, не высокие степени возбуждают негодование, но гордыня самоуправства: она потрясает и опрокидывает общества человеческие»[38]. «Гордыня самоуправства» в контексте сочинений С.Н. Глинки – это, конечно, не критическое описание самодержавия, а скорее характеристика «плохого» правления некоторых царей или вельмож, отступивших от политических традиций, покоящихся на патриотизме, вере и патриархальности. Такие негативные примеры автор «Русской истории» находил в периоды, предшествовавшие потрясениям и бедствиям. Он прямо увязывал «своеволие» удельных князей и монгольское насшествие XIII века: «Из крови, пролитой за прихоти князей властолюбивых, из разврата страстей, из буйства и своеволия составилась буря, разразившаяся насшествием татар»[39]. Главными угрозами русской государственности в сочинениях С.Н. Глинки были нарушение принципа единения (в смысле единодержавия) и отступление от политических и культурных традиций  из-за своеволия правителей, их приверженности к иноземцам.

И все же, как правило, в своих сочинениях С.Н. Глинка создавал идеализированные образы не только средневековых, но и современных ему монархов – блюстителей отечественных политических и нравственных устоев. Настоящего панегирика удостоилась на страницах четвертого номера от 1808 г. Екатерина II. С.Н. Глинка утверждал, что императрица «поступала во всем как мать народа, и сообразуясь с мудрою опытностию древних времен»[40]. Глинка прямо заявлял, что стремится изобразить в лице императрицы «матерь и благотворительницу русскаго народа». Он утверждал, что Екатерина «не щадила себя для блага сынов своих; желала, чтобы все пределы обширной ея державы, озаряясь ея милосердием, озарились бы ещё и лучами благотворнаго просвещения». В первые годы царствования Александра I, проходившие под лозунгом продолжения политики августейшей бабки, вполне уместным представлялось самое восторженное славословие в адрес Екатерины. Таковы были, например, рассуждения С.Н. Глинки, о том, что разум гусударыни, будучи обременен «заботами о щастии миллионов, услаждался сладостным предчувствием безсмертия»[41].

Более того, в условиях опасной конфронтации с грозным Наполеоном русский публицист, рассуждая о Екатерине, выходил на политические обобщения и даже предостережения: «Итак верховная власть, сообразуясь с прежними добродетелями вождей русской земли, старается повсюду водворять любовь, милосердие и соболезнование к народу; и все, которые не следуют сему предначертанию, суть ослушники воли царской и изменники Отечества». Далее С.Н. Глинка не мог отказать себе в удовольствии назвать таких изменников «иноплеменниками в недрах отечественной страны»[42]. В этих ёмких фразах отражен идеализированный образ русской монархии, который издатель «Русского Вестника» старался создать в голове у читателя. Вполне логично, что свои верноподданнические внушения публицист решил вставить в панегирик именно Екатерине, с именем которой и у самого С.Н. Глинки, и у многих дворян начинает ассоциироваться «золотой век» русского дворянства.

Если важнейшая черта русского самодержавия – патриархальность или патернализм, то главная добродетель русского монарха, по С.Н. Глинке, – это патриотизм. Поэтому в той же статье автор продемонстрировал поучительную идейную эволюцию, произошедшую с Екатериной: «Заметим еще, что Екатерина Вторая вместе с философами осьмогонадесят века мечтала о счастии рода человеческого, но вскоре увидев из опыта, что очаровательные умозрения редко сбыточны бывают имя мирожительницы заменила она именем Монархини-Россиянки»[43]. Итак, французские философы, которых в других статьях публицист клеймил как «лжеумствователей» не смогли сделать с Екатериной того, что произошло, как мы помним, по версии С.Н. Глинки, с Иваном IV и Годуновым. Им не удалось подорвать патриотизма «Монархини-Россиянки». Более того, выдавая желаемое за действительное, С.Н. Глинка утверждал далее, что Екатерина II «вознамерилась сблизить русских с русскими, и питомцев нового воспитания примирить с коренными свойствами их предков»[44]. Приписывая августейшей императрице собственные намерения, издатель «Русского Вестника» демонстрировал в равной степени энтузиазм и простодушие. Современники, особенно пожившие при Екатерине, включая самого С.Н. Глинку, конечно, знали, что правление императрицы ознаменовалось чем угодно, только не «примирением русских с коренными свойствами предков». Различия в социальном статусе и в культурной сфере между дворянами и крестьянами в ту эпоху только усилились. Однако, коль скоро «Русский Вестник» был ориентирован не на самую взыскательную  публику, то, изображая Екатерину «сбижающей русских с русскими», его издатель не боялся обвинения в недостоверности.

Но наиболее любопытна, на наш взгляд, трактовка С.Н. Глинкой образа русского царя-реформатора Петра I. В идеализации Петра I на страницах «Русского Вестника», несомненно, сказалось влияние идей просвещенного абсолютизма, «петровской легенды» елизаветинской и екатерининской эпох и связанных с ними идеалов служения монарха отечеству, представление о добродетельности государя как примере для подданных. Уже в первом номере своего журнала издатель напечатал статью «Петр Великий». Русский государь, по утверждению издателя «Русского Вестника», «трудился не для себя, но для России, для нее творил он героев-россиян»[45]. Самодержец, как отмечал С.Н. Глинка, ценил дарования подданных «во всяком звании». Петр превозносился С.Н. Глинкой как монарх, упрочивший могущество русского государства (прежде всего в военно-политической области): «Кто более Петра Великого занимался основанием государства?»[46], – вопрошал публицист. Неслучайно в разгар наполеоновских войн в 1813 г. С.Н. Глинка желал видеть в лице великих князей Николая и Михаила продолжателей деяний Петра:

Порфироносные сыны России!

Каким шел Петр путем, тот путь у вас в очах;

Дела ж его – у вас в сердцах…[47]

Но главный упор С.Н. Глинка делал на традиционное представление о царе-батюшке (царице-матушке), присутствовавшее и в екатерининской трактовке просвещенного абсолютизма. Петр I, как утверждалось в одной из статей, «примером поощрял к уважению отечественных добродетелей». Далее рассказывалось, как царь почтил могилу Минина в Нижнем Новгороде, поклонился мощам Александра Невского и т.п.[48] Царь-реформатор выступал на страницах журнала как «наблюдатель праотеческих нравов», почтительный сын своей матери, который был словно отцем для бояр[49]. В очерке «Петр Великий», опубликованном в первом же номере «Русского Вестника» за 1808 г., С.Н. Глинка со ссылкой на Феофана Прокоповича утверждал, что «сын Алексея Михайловича незыблемость царства утверждал на добродетели, вере и нравах»[50]. С первых страниц журнала С.Н. Глинки Петр I превращался в ревнителя традиционных нравов и добродетелей! Естественно, что в «Русском Вестнике» не упоминалось о «Всепьянейшем Соборе» и других неблагочинных забавах царя. Даже внешнюю политику Петра публицист старался (и, надо признать, не без основания) увязать со средневековой традицией: «Князь Александр Ярославич начал то на берегах Невы, что Петр довершил»[51].

Патриархальный характер власти Петра I С.Н. Глинка подтверждал примерами простого обращения царя с подданными и призывал дворян-современников брать с него пример: «По добродетелям Венценосец Петр служит примером царям; по человеколюбию и заботам о благосостоянии поселян подает он незабывное наставление русским помещикам. Победитель Полтавский посещал хижины, отведывал хлеб и пищу крестьян»[52]. Эта цитата является примером стремления издателя «Русского Вестника» предложить читателям программу действий на основе патриотической и традиционалистской идеализации прошлого. Нет нужды напоминать, что Петр вовсе не «по человеколюбию и заботам о благосостоянии поселян» обложил русских крестьян тяжелыми налогами и государственными повинностями. Поэтому двусмысленно выглядят рассуждения С.Н. Глинки о том, что «к правосудию Петра Первого присоединены также и свойства великаго государственного хозяина. Ни в какое время не забывал он хижин поселян, пашен и трудов их»[53]. Но С.Н. Глинку интересовал не реальный царь, вводивший налоги даже на гробы и подавлявший восстания подданных, а его идеализированный образ, который уже давно складывался в Российской империи.

Любопытно, что, касаясь в своих статьях такой, казалось бы, неудобной для традиционалистской идеализации темы, как петровские реформы, С.Н. Глинка «примирял» Петра с допетровской Русью, перенося вопрос о его реформах из плоскости заимствований в плоскость претворения в жизнь и утверждения того лучшего, что существовало в недрах самой России. Более того, русский публицист простодушно убеждал читателя, что не Петр I учился у Запада, а наоборот! «Протекая чужеземные страны, Петр поучал народы и царей»[54], – утверждал он. Тогда где же сам царь-реформатор приобретал знания? Издатель «Русского Вестника» разъяснял: «Летописи наши свидетельствуют, что Петр Первый в Отечестве своем научился всему полезному»[55]. Европе тем самым отводилась сомнительная честь быть источником всего «не полезного». Если следовать логике С.Н. Глинки, то полезные знания об управлении государством Петр, даже будучи за границей, извлекал из изучения русских традиций: «Учась в Голландии кораблестроению, Петр не оставлял того, в чем состоит главная наука правителей: изследования коренных свойств и духа народного»[56].

Не отрицая, что Петр приглашал мастеров и учителей из Европы, публицист подчеркивал, что время ученичества для России прошло: «Мы уже целое столетие в сей школе. Кажется, время от науки переходить к исполнению; время ученикам быть мастерами; словом: время оправдать Петра Перваго. Не все ли указы его, изданные им о заведении фабрик и мануфактур, доказывают, что все его деяния, помышления, труды, относились только к россиянам: он жил для них»[57]. Таким образом, оправдание Петра – не в подражании Европе, а в использовании заимствований царя-реформатора для самостоятельного развития и противостояния Европе. Мысль С. Глинки ясна: если и была польза от европейских нововведений при Петре I, то при Александре I они уже неуместны.

На страницах «Русской истории», посвященных царствованию Петра, С.Н. Глинка избегал описания заимствований из Европы и вообще очень коротко сообщал о петровских нововведениях. Например, не рассказывая об административных преобразованиях, создании новых органов власти, историк сообщал, что Петр создал Адмиралтейский регламент, Морской устав и «присутствовал по важным делам в Сенате и по разным коллегиям». Не упомянув о ликвидации патриаршества и полном подчинении церкви государству, автор лаконично сообщал о создании Святейшего синода. Зато куда подробнее С.Н. Глинка остановился на издании в 1725 г. Устава благочиния, в котором государь «запретил все зборища, способствующие своеволию и буйству». С удовлетворением автор констатировал, что «по ревности и богопочитанию, государь предписал, чтобы в храмах божьих соблюдать благочиние, приличное сынам веры»[58].

В одной из статей С.Н. Глинка изображал диалог с правительницей Великобритании, якобы имевший место во время посещения Петром Англии. Прежде всего, как полагал русский публицист, английская королева Анна почитала Петра «величайшим из всех героев, изображенных историей». Восхищенно наблюдая за тем, как русский самодержец обтесывает корабельный брус, королева слушала откровение царя: «Желаю, чтобы русские поровнялись с европейцами в успехах ремесел и искусств. Я знаю русских, – продолжал Петр С.Н. Глинки, – всё великое им сродни»[59]. Однако, предполагая возможное смущение читателя, автор статьи заставлял английскую королеву задать Петру столь актуальный для своей эпохи вопрос: что будет, если русский народ, «переняв художества и искусства европейские, переймет и все то, что послужит к истреблению первородного его свойства?»[60]. Этот вопрос становился у С.Н. Глинки упреком в адрес галломанам и любителям модных французских идей, но не в адрес Петра. В отличие от своего современника – Н.М. Карамзина, издатель «Русского Вестника» старался отвести от самодержца обвинение в повреждении «первородных» русских нравов. «Не для того тружусь, – восклицал в итоге Петр I у С.Н. Глинки, – чтобы исторгнуть Россию из России, но чтобы укрепить и вознести ее в ней самой»[61]. Делая акцент на патриотических мотивах петровских преобразований, издатель «Русского Вестника» превращал Петра в союзника в борьбе с французским влиянием. Петр I в «Русском Вестнике» С.Н. Глинки – это царь-патриот и традиционалист, как и сам издатель журнала.

С.Н. Глинка старательно конструировал непротиворечивую традиционалистскую и идеализированную картину прошлого. Эта идеализированная схема нашла свое воплощение на страницах его журнала в той степени, в которой отвечала патриотическим пропагандистским задачам издания. Образ Петра I наиболее ярко демонстрирует эту тенденцию. Ее консервативно-традиционалистский характер очевиден. Издатель «Русского Вестника» предпринял, пожалуй, первую в русской публицистике и исторической литературе попытку создать сознательно искаженный образ Петра-«русофила» в противовес образу Петра-«западника», окончательно сформировавшемуся в русской общественной мысли позднее. В отличие от Н.М. Карамзина и славянофиов, С.Н. Глинка стремился сглаживать, а не подчеркивать или тем более критиковать новаторские шаги русских монархов. Н.М. Карамзин и особенно славянофилы позволяли себе критиковать Петра, стремясь объяснить причины появления в России элементов пагубного западного влияния. Журнал С.Н. Глинки был рассчитан в основном на малообразованную, в частности провинциальную публику, вдобавок охваченную горячими патриотическими настроениями. Поэтому его издатель мог себе позволить откровенную и незамысловатую консервативно-националистическую идеализацию русских царей, легко превращая Петра I в учителя европейских народов и царей. Кроме того, следует отметить, что Петр был ценен для публициста – борца с влиянием грозной наполеоновской Франции как царь-воитель, победитель врагов из Европы – шведов. Петр Сергея Глинки – это в первую очередь царь-патриот.

Не отказываясь полностью от обращения к просветительским теориям, С.Н. Глинка фактически встал на позиции возрождения традиционных представлений о патриархальности русского самодержавия, основанной якобы на сохраненных в России нравственных устоях, утерянных в таких странах, как наполеоновская Франция. Русское самодержавие у С.Н. Глинки представало прежде всего как патриархальная монархия, а русские самодержцы представали образцами патриархальных царей.

Другая важнейшая особенность образцовых русских самодержцев – это патриотизм, а также приверженность к отеческой вере и обычаям. Последнее – не что иное, как проявление патриотизма в культурной сфере. Приверженность собственной национальной культуре и языку стала актуальной проблемой нарождающейся националистической идеологии. Образы русских царей на страницах журнала «Русский Вестник» имели выраженный патриотический, русофильский калорит. В них проявилась тенденция к националистической идеализации прошлого родной страны и ее героев, проявившаяся в эпоху наполеоновских войн также в Германии и других странах Европы.

Итак, идеализация России и русских в «Русском Вестнике» и других сочинениях С.Н. Глинки была подчинена главной цели его публицистической деятельности – возбуждению патриотических настроений в России в условиях конфронтации и войны с Францией. Именно в журнале С.Н. Глинки впервые в Росссии была представлена комплексная идеализация всего русского в противопоставлении всему французскому. Русофильская идеализация была оборотной стороной галлофобии «Русского Вестника». Она носила в равной мере консервативный и националистический характер, являясь индикатором становления в России соответственно консервативного и националистического течений. Консерватизм в сочинениях С.Н. Глинки наиболее ярко проявился в трактовке образов русских царей, а также социальных отношений в России. Ростки национализма наиболее явно проявились там, где публицист рассуждал о русской культуре и языке.

Примечания

[1] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 1. – С. XII.

[2] Там же. – С. 53.

[3] Там же. – С. 64.

[4] Руский Вестник. – 1810. – № 10. – С. 137.

[5] Русский Вестник. – 1809. – № 1. – С. 85.

[6] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 1. – С. 23.

[7] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 9. – С. 209.

[8] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 1. – С. 64.

[9] Там же. – С. XVIII.

[10] Русский Вестник. – 1810. – № 4. – С. 4.

[11] Русский Вестник. – 1812. – № 4. – С. 26–27.

[12] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 12.

[13] Русский Вестник. – 1808. – № 2. – С. 143.

[14] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 9. – С. 14.

[15] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 3. – С. 137.

[16] Глинка С.Н. Наталья Боярская дочь. Героическая драма. – М., 1817. – С. 64

[17] Киселева Л.Н. Система взглядов С.Н. Глинки // Тартусский университет. Ученые записки. Вып. 513. – Тарту, 1981. – С. 70.

[18] Русский Вестник. – 1808. – № 8. – С. 186.

[19] Русский Вестник. – 1808. – № 4. – С. 72.

[20] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 33–34.

[21]Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 308.

[22] Русский Вестник. – 1812. – № 9. – С. 9.

[23] Там же. – С. 85.

[24] Там же. – С. 87.

[25] Русский Вестник. – 1812. – № 7. – С. 43.

[26] Русский Вестник. – 1812. – № 7. – С. 104.

[27] Русский Вестник. – 1812. – № 9. – С. 29.

[28] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 6. М., 1817. – С. 107.

[29] Русский Вестник. – 1810. – № 1. – С. 9.

[30] Русский Вестник. – 1808. – № 4. – С. 17.

[31] Русский Вестник. – 1810. – № 1. – С. 9.

[32] Русский Вестник. – 1810. – № 10. – С. 124.

[33] Русский Вестник. – 1812. – № 1. – С. 3–4.

[34] Там же. – С. 11.

[35] Русский Вестник. – 1809. – № 10. – С. 13.

[36] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 4. М., 1817. – С. 112.

[37] Там же. – С. 111.

[38] Глинка С.Н. Записки Сергея Николаевича Глинки. – Спб., 1895. – С. 356.

[39] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 1. – С. 227.

[40] Русский Вестник. – 1808. – № 4. – С. 20.

[41] Там же. – С. 4–29.

[42] Там же. – С. 26.

[43] Русский Вестник. – 1808. – № 4. – С. 28.

[44] Там же. – С. 38.

[45] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 15.

[46] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 253.

[47] Русский Вестник. – 1813. – № 4. – С. 107.

[48] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 17.

[49] Там же. – С. 15.

[50] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 18.

[51] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 12.

[52] Русский Вестник. – 1810. – № 11. – С. 65–66.

[53] Там же. – С. 65.

[54] Там же. – С. 17.

[55] Русский Вестник. – 1810. – № 11. – С. 100.

[56] Русский Вестник. – 1810. – № 10. – С. 22.

[57] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 308.

[58] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 7. – М., 1819. – С. 182–200.

[59] Русский Вестник. – 1810. – № 4. – С. 62.

[60] Там же. – С. 63–64.

[61] Русский Вестник. – 1810. – № 4. – С. 68.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС