Е.Б. Мирзоев
       > ВОЙНА 1812 ГОДА > БИБЛИОТЕКА 1812 ГОДА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ М >

ссылка на XPOHOC

Е.Б. Мирзоев

2010

БИБЛИОТЕКА 1812 ГОДА


ХРОНИКА ВОЙНЫ
УЧАСТНИКИ ВОЙНЫ
БИБЛИОТЕКА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

Родственные проекты:
ПОРТАЛ XPOHOC
ФОРУМ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ОТ НИКОЛАЯ ДО НИКОЛАЯ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
РЕПРЕССИРОВАННОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Народ на земле


Е.Б. Мирзоев

С.Н. Глинка против наполеоновской Франции

У истоков консервативно-националистической идеологии в России

Глава 4

Россия и русское самодержавие в «Русском Вестнике» С.Н. Глинки

§ 1. Россия и русские в «Русском Вестнике» и «Русской истории» С.Н. Глинки

Важнейшим элементом патриотической пропаганды «Русского Вестника» была идеализация русских культурных и социально-политических традиций, начиная с русского языка и заканчивая русским самодержавием. Превознося добродетели и доблести предков, достоинства русской старины, С.Н. Глинка старался создать положительный пример для подражания читателям-современникам. Патриотическая направленность журнала очевидна, но необходимо разобраться в сущности и характере патриотизма «Русского Вестника» С.Н. Глинки.

Прежде всего, отметим, что С.Н. Глинка разделял мнение о наличии особых «коренных» и неизменных свойств, якобы изначально присущих каждому народу: «коренное и первообразное свойство народов никогда совершенно не истребляется»[1]. Эти свойства народа, по мнению издателя «Русского Вестника», необходимо сохранять, т.к. с ними неразрывно связана приверженность человека к соотечественникам и к родине. Инокультурное влияние публицист рассматривал как зло, хотя сохранял в читателе оптимизм по поводу неизменности национального характера: «чуждые обычаи, сколь бы глубоко укоренились, природного свойства россиян уничтожить не могут»[2].

В статье «О свойствах россиян» С.Н. Глинка развивал свою мысль именно в связи с угрозой потери отдельными людьми этих «коренных свойств». В рамках общего направления журнала источник угрозы был был вполне очевиден – это французское влияние. Попытка отказаться от Богом данных каждому народу свойств, по утверждению публициста, обрекает человека на несчастье: «Итак, есть отличительное свойство, Богом и природой каждому назначенное: с изменением сего свойства, удаляемся от цели бытия своего, от отечественных добродетелей, склонностей и нравов, словом, от истиннаго счастия, предоставленного каждому человеку в недрах родной его страны»[3]. Тезис о том, что у каждого народа счастие свое и оно тесно связано с «отечественными добродетелями» был направлен против универсальных рациональных теорий философии Нового времени. На склонность консерваторов-традиционалистов той эпохи противопоставлять самобытные традиции универсальным теориям обращал внимание Ю.М. Лотман[4]. Но следует заметить, что такое противопоставление не менее характерно для националистической идеологии (или, если угодно, для националистического дискурса), начинавшей в ту эпоху свое развитие. Особенно характерны в связи с этим рассуждения автора об угрозе со стороны «чуждых обычаев».

Коренные свойства народа, по мнению публициста, проявляются прежде всего в годину испытаний. В 1812 г. он писал: «В важных и решительных обстоятельствах во всей силе ознаменовывается коренное свойство и коренные правила народа». По утверждению патриота, эти качества вполне  проявились в его время: «…ныне во всех сословиях к пагубе врага лютаго изъявились те помышления, те деяния, которыми от всех прочих народов отличался всегда народ русской»[5]. Речь, стало быть, шла об особых свойствах, о том, что отличает россиян «от всех прочих народов».

Какие же черты характера россиян С.Н. Глинка считал важнейшими и «коренными»? Важную роль среди них публицист отводил религиозности, приверженности русских к вере в бога: «деяния истинных россиян всегда ознаменовывались силою Веры и правоты»[6]. В своей «Русской истории» автор утверждал, что «вера сохранила бытие России под игом татар и спасла ее от неоднократных насшествий иноплеменников»[7]. Та же мысль звучала и в статьях «Русского Вестника». Повествуя о событиях Смутного времени в России, издатель писал: «Если б в то злополучное время исчезла надежда на Бога и Веру, то что бы спасло Россию?»[8]. С.Н. Глинка писал эти строки в начале 1812 г., в атмосфере надвигавшейся новой войны с Францией. Для него важно было указать читателям на те нравственные основы, благодаря которым Россия устояла в дни прежних испытаний.

В патриотических стихах публицист призывал в войне с Наполеоном, как и во времена Смуты, положиться на Бога:

Взносись кичливая строптивость;

Все побеждает справедливость:

Бог, Вера, верность – нам покров[9].

Наградой за искреннюю веру русских воинов, по утверждению С.Н. Глинки, была божественная помощь свыше. В 1812 г. он писал:

Бог правит нашими полками,

Вождей глаголит он устами:

Я преклоню коварства рог;

Я с русскими; они со мною…[10].

Оставаясь верным себе, в 1814 г. С.Н. Глинка приписывал божественному провидению победу России: «Бог наказал наших врагов, а нас прославил»[11]. Характерно, что религиозная тема звучала на страницах патриотического журнала в тесной связи с темой ратных подвигов.

В сочинениях С.Н. Глинки не прослеживается явного стремления подчеркнуть самобытность русского православия и противопоставить его западному католицизму. Православие не превращается для издателя «Русского Вестника» в главную основу и особенность всей русской жизни, как это будет потом у славянофилов. Но в некоторых статьях его журнала проявилось стремление автора опереться на традиционную народную культуру с ее представлениями о вере. Стиль таких статей, написанных часто в форме писем к издателю, носил нарочито «народный», «старинный» характер. В одной из статей 1808 г. С.Н. Глинка вложил в уста выдуманного им персонажа размышления о превратностях наполеоновских войн. Статья начиналась словами: «Иов Силантьевич Домоседов, ложась на кровать, доставшуюся ему в наследство от деда его, и приклоняя голову на подушку, начал размышлять таким образом…»[12]. В уста Домоседова были вложены слова: «Слава, слава Богу Русскому! Он вынес нас из огня и пламени. Молодцы вы воины руские! Булатная ваша грудь устояла против бури грозной; кончилась брань кровавая… Хвала Царю Православному! Бог милостив: эта война верно послужит к добру»[13]. Традиционные прославления «Бога Руского» и «Царя Православного» приобретали новое звучание в журнале, в котором на соседних страницах изоблечались французские идеи и безбожие французских революционеров.

Следствием богобоязненности, по мнению публициста, были традиционная нравственная чистота и добродетельность русских. Например, Иов Силантьевич Домоседов в уже упомянутой статье лаконично замечал, что «русской народ добродушен, ласков и гостеприимен»[14]. В другой статье автор подмечал «чувствительность и нежность россиян»[15]. Свидетельства примерной нравственности русских С.Н. Глинка находил уже в древности. В статье «О воспитании русских до времен Петра Великого», отталкиваясь от сведений летописца Нестора о полянах, проживавших в районе Киева, публицист выходил на обобщения относительно русских народных добродетелей: «Кротость, тихость, уважение к родству, благоговение к обычаям отец своих; наконец стыдение или благонравие и богобоязненность, не суть ли основание и душа воспитания? И воспитание сие не есть ли знамение чистоты нравов и добродетелей народных?»[16]. Любопытно, что, идеализируя народные добродетели, С.Н. Глинка как бы не заметил нелестных отзывов Нестора об образе жизни северных славянских племен («живяху зверинским образом»), живших, в отличие от полян, именно на территории России.

Напоминая читателям об отеческих добродетелях, «Русский Вестник» порой противопоставлял старинный уклад  новому образу жизни дворян. Одна из статей журнала за 1815 г. была красноречиво озаглавлена: «О новых плясках и старинных русских забавах». В ней рассказывалось о скромном досуге в старинной русской семье: все рукодельничают, отец читает священные книги, хозяйка – за шитьем, пляски ограничены семейным кругом[17].

С.Н. Глинка писал в своих статьях и о высоких моральных качествах отдельных исторических личностей. Помимо самодержцев, которые заслуживают отдельного внимания, интерес публициста был нередко направлен на русских полководцев. Образцом военачальника, в том числе в нравственном отношении, на страницах «Русского Вестника» представал А.В. Суворов. В одном из первых номеров издатель цитировал слова генералиссимуса о полководце: «стыдливость и целомудрие в нем царствуют»[18]. А уже в 1811 г. рассказывал о милосердии русского военачальника: «Везде и во всякое время русский наш полководец старался щадить врагов и проливал слезы, изрекая помилование»[19].

От полководцев похвальные моральные качества передавались русским воинам. В разгар наполеоновских войн в 1813 г. С.Н. Глинка обращал внимание читателя на моральную пропасть, которая пролегла между добродетельным русским воинством и «буйными скопищами» Наполеона. Смелой находкой издателя «Русского Вестника» был тезис о том, что, в отличие от французов, русские воины отличаются «природной трезвостью»![20].

Религиозную нравственность и моральный долг публицист склонен был порой отождествлять с просвещением: «истинное просвещение состоит в исполнении обязанностей, возлагаемых на нас Богом и Отечеством»[21]. При таком подходе открывалась возможность оспорить общепризнанное в ту эпоху лидерство Франции в области культуры и просвещения. Более того, в одной из статей русский публицист решился сопоставить уровень развития «просвещения» у восточных славян времен Рюрика и у франков того же времени, т.е. времен Карла Великого. С.Н. Глинка, разумеется, знал об отсутствии государственности и письменности у восточных славян в тот перид. Тем не менее он склонялся не в пользу Каролингов и риторически вопрошал: «Была ли тогда какая из стран Европейских просвещеннее России в нравственном и политическом образовании?». Таким образом, читатель узнавал, что нравственное превосходство русских имеет длительную историю. Далее автор пояснял, что Франция времен Карла I была просвещеннее других стран только «во временном благоуправлении государства»[22]. Получалось, что империя Каролингов превосходила восточнославянские племена только по уровню политической организации, да и то «временно».

Важнейшим элементом идеализированного образа русских, учитывая цели издания журнала, закономерно должны были стать рассказы о доблести и храбрости русских воинов. Исторические очерки, хвалебные оды, посвященные полководцам и воинам далекого средневековья и недавнего прошлого, являлись неотъемлемой частью каждого номера «Русского Вестника».

Истоки военных дарований и храбрости русских С.Н. Глинка видел уже в древности. Серия статей, посвященных военным подвигам воинов прошлого, была напечатана в 1810 г. на фоне успешной войны с Турцией и недавней победы над Швецией. В статье «Краткое нравственное и историческое начертание о ратном деле россиян»[23] автор неоднократно подчеркивал «природную отважность» русских воинов. Автор утверждал: «Славяне и русские отличались мужеством, прозорливостю и отважностью»[24]. Ту же мысль издатель облекал и в поэтическую форму:

Сей род от самой колыбели

Со славою в родство вступил;

Пред ним державы цепенели,

Победу он с собой водил[25].

В исторической драме «Сумбека или падение Казанского царства» С.Н. Глинка рассказывал, как перед военной мощью Москвы цепенели казанские татары:

Кем некогда Мамай пал Дона на брегах,

В чьей грозной длани смерть, а Бог в сердцах,

Мир удивить кого судьбы определили,

Те россы уже стан близ стен сих учредили![26].

В хвалебной оде в честь побед русской армии в войне с Турцией поэт-публицист демонстрировал более зрелые приемы стихосложения:

Слава, честь Орлам Российским!

Молнии быстрей самой,

Вы полетом исполинским

Совершаете путь свой.

Каждым богатырским шагом

Стены рушите вы в прах,

И штыка булатна взмахом

Смерть наносите и страх![27].

Исполинская мощь русских воинов сочеталась у С.Н. Глинки с их невосприимчивостью к любым опасностям и превратностям войны. Об этом рассказывалось в статье, написанной в форме письма к издателю от вымышленного самим издателем ветерана суворовских походов. Заслуженный воин с грозным именем Артемий Булатов делился с читателем «воспоминаниями» о русских солдатах: «Для них все трынь-трава: готовы во всякое время умирать за Веру и Государя. Трудные и дальние походы, жар-стужу, все это переносят они припеваючи»[28]. В том же «письме» рассказывалось, что самоотверженность русских воинов не в последнюю очередь была связана с умением их полководца Суворова поддержать боевой дух армии. На привале к солдатам запросто присоединялся их военачальник: «В это самое время прихаживал Александр Васильевич Суворов прихлебывать водочку, прикушивать кашицу солдатскую, хвалить богатырство русское, молиться Богу русскому»[29]. Духовное единство солдат и прославленного полководца помогало переносить войскам «припеваючи» все невзгоды.

Впрочем, в статье, по-военному лаконично названной «Штыки», С.Н. Глинка утверждал, что сам генералиссимус тоже «на огне не горел, на воде не тонул»[30]. В этой статье автор на пяти страницах (!) развивал знаменитый суворовский тезис «пуля дура – штык молодец»[31]. В очерках, посвященных Суворову, отмечалась его самоотверженность и любовь к солдатам. Он превращался в военно-патриотический идеал «Русского Вестника»: «Суворов жил для России; для ней желал он опередить предшествовавших ему любимцев славы и побед»[32].

С.Н. Глинка считал важным напоминать читателям о суворовских победах «на полях Оттоманских», о «быстром низвержении Царства Литовского», о походе «на вершинах гор Альпийских»[33]. Память об успешных походах и завоеваниях должна была укрепить у читателя уверенность в способности России противостоять грозному Наполеону. Походы Суворова и участие русских войск в антифранцузских коалициях последующих лет издатель «Русского Вестника» представлял как борьбу за свободу народов Европы. Поэтому русские воины представали на страницах журнала еще и как воины-освободители. После нашествия Наполеона на Россию публицист с горечью писал: «Давно ли русские воины в различных европейских странах проливали кровь за независимость, за собственность их жителей?»[34].

В 1812–1814 гг. С.Н. Глинка стал все больше уделять внимание командующим русскими войсками в текущей войне с Наполеоном. Хотя сначала, видимо, как и все не имея подробных известий о ходе войны, продолжал печатать очерки о Суворове и о полководцах времен Смуты («Обеты русских воинов», «Подвиги Прокофия П. Ляпунова»), снабжая их портретами Минина и Ивана Сусанина. Ряд публикаций в первом номере за 1814 г. был посвящен памяти Кутузова. В том же году издатель печатал хвалебные стихи в честь атамана Платова. Искренности в этих стихах было больше, чем поэтического дарования:

Платов! Ты славен делами лишь стал;

Ты славен!... Ты Бога на помощь призвал[35].

Тема военных доблестей в «Русском Вестнике» была тесно связана с темой патриотизма. Патриотический пафос был присущ большинству публикаций журнала С.Н. Глинки. Возбуждение патриотизма, как уже отмечалось, было главной задачей «Русского Вестника», заявленной во вступлении к первому номеру: «Все наши упражнения, деяния, чувства и мысли должны иметь целью Отечество; на сем единодушном стремлении основано общее благо»[36]. Однако русский публицист старался убедить читателя в том, что патриотизм – это одно из главных свойств русского народа.

За истоками патриотизма С.Н. Глинка обращался к прошлому. В своей «Русской истории» он поднимал вопрос о происхождении Руси и решал его в духе «антинорманистов». Автор утверждал, что варяги не сыграли сколько-нибудь существенной роли в образовании Руси: «…то неоспоримо, что никакие внешние причины не произвели в девятом столетии преобразования России». Историк-патриот подчеркивал изначальную связь Руси со славянами: «По ясному и неоднократному Несторову свидетельству, задолго до призвания Рюрика Русь была в Руси»[37]. Тем самым С.Н. Глинка исключал нежелательное с патриотической точки зрения участие внешних сил в становлении русского государства и культуры.

В последующие столетия, по логике издателя «Русского Весника», приверженность к своим властям, вере и обычаям играли спасительную роль в истории России. Подытоживая рассказ об Александре Невском, он риторически вопрошал: «Итак справедливо ли желали наши предки, чтобы русские любили только свое правительство, свои нравы и веру свою; ибо сии три силы спасли Россию в лице ея избавителя и героя?»[38]. Эти силы помогали русским в период ордынского ига, когда по выражению публициста, «еще торжественнее ознаменовалось неизменное свойство русских: твердость и великость души». Рассуждая об эпохе татарского ига в 1808 г., С.Н. Глинка не упустил случая сопоставить достоинства русских и французов. В статье «Неизменность духа россиян» публицист напоминал читателю о том, что галлы (т.е. предки французов) после римского завоевания не смогли избежать романизации. А вот русские в свое время устояли: «Тщетно Батый и наследники его стремились истребить Россию в России»[39]. Публицист-патриот неспроста, противореча историческим фактам, приписывал Батыю планы культурной ассимиляции Руси. Исторические экскурсы должны были подготовить умы современников к сопротивлению культурному влиянию Франции. Автор показывал, что в прошлом Россия уже сталкивалась с пагубным иноземным культурным влиянием и устояла против него. С.Н. Глинка убеждал, что только опора на собственные силы и патриотические устои поможет в борьбе с таким врагом: «Россия с помощью только одной себя; то есть с помощью Веры, Бога и единодушия чад своих, низвергла и сокрушила иго татар …»[40]. Таким образом, важным элементом патриотической темы в публикациях «Русского Вестника» была идея сохранения самобытности и собственной культурной идентичности русских. В одной из статей эта идея формулировалась четко и лаконично. Наши предки, утверждал автор, «не хотели быть ни французами, ни англичанами, ни каким другим народом, но просто – русскими»[41]. Патриотизм предков для С.Н. Глинки был интересен прежде всего как пример для подражания его современникам.

С.Н. Глинка много писал и о патриотизме своих современников. Но и тогда он порой подчеркивал преемственность с героями-патриотами прошлого:

Как древле Минины, Пожарский

Отечеству в дар жизнь несли,

И ныне так, по воле царской

Сквозь тысячи смертей прошли[42], – писал он о русских воинах в 1810 г.

Сообщая читателям о событиях Отечественной войны 1812 г., издатель «Русского Вестника» отмечал патриотизм уже не только воинов, но и крестьян, боровшихся с оккупантами: «Верные и православные крестьяне твердой грудью стали за своих; и оставя соху, принялись за оружие к истреблению опустошителей сел, деревень и осквернителей храмов Божьих»[43]. В начале 1812 г. С.Н. Глинка разжигал даже патриотизм женщин-россиянок. В статье «О русских женах» автор рассказывал читателю о том, какими всегда были истинные русские патриотки: «Воспламененные любовью к Отечеству, любовью к благу общему и животворясь Божественным учением закона христианского, без ропоту покорялись воле Всевышнего, все бедствия они переносили безропотно»[44]. Публицист готовил читателей к тяжелым испытаниям.

Патриотический подъем на фоне успешной войны с Наполеоном вселял в русского публициста надежду на успех и в борьбе с культурным флиянием французов. Особую озабоченность вызывало у С.Н. Глинки засилие французского языка в дворянской среде. Увлечение французским языком на фоне наполеоновских войн публицист уже в 1808 г. рассматривал как прямой путь к измене патриотическим устоям: «Разлюбив свое наречие, как любить Отечество?»[45]. Ту же мысль он развивал на исходе войны с Францией в 1815 г.: «сперва отвыкаем от выговора родного наречия, потом и сердце отвыкает от отечественных нравов и наслаждений»[46]. Позиция самого издателя была проста: «Русским сам Бог велел говорить по-русски»[47]. После 1812 г., как казалось издателю «Русскиго Вестника», эта мысль должна была стать очевидной для всех. В 1813 г. С.Н. Глинка призывал читателя задуматься над нелепостью увлечения французским языком в прежние годы: «Неужели русские в Русской земле, под русским небом по-русски не могли объяснять нам своих чувствований, и обращать нашего внимания к их достоинствам?»[48]. Помимо очевидной связи французского наречия с врагами – носителями языка, русский патриот прибегал и к другим аргументам в пользу русского: он пытался убедить читателя в богатстве родного языка и в ущербности языка супостатов. Сами за себя говорят заглавия двух статей, опубликованных в «Русском Вестнике» в одном из номеров 1808 г. подряд одна за другой: «О богатстве русского языка» и «Вольтерово рассуждение о бедности французского языка».

Своеобразным манифестом языкового патриотизма стало стихотворение, опубликованное в журнале С.Н. Глинки в 1813 г. Приверженность родному наречию автор увязывал с преданностью «Богу и Царю»:

Не лучше ль воспитать по-свойски,

Учить в Руси как русским быть;

Учить болтать не по-французски,

Но русским словом говорить?

Не лучше ль мудростей проказных

Союз сердец и душ согласных,

Усердных Богу и Царю?[49].

И далее:

Друзья! По русски станем мыслить!

Всяк своему пусть будет брат,

Москва от черни обелится;

Опять Русь с Русью примирится[50].

Призывы говорить и мыслить по-русски С.Н. Глинка-поэт здесь чередовал с набором негативных выпадов в адрес французского языка, на котором, в отличие от русского, не говорят, а «болтают». Акцент на культурные аспекты патриотизма, включая требование отказа от чужого языка, придавал патриотической пропаганде С.Н. Глинки оттенок национализма.

Разжигая патриотические чувства у читателей, С.Н. Глинка старался убедить их в самодостаточности традиционного русского быта, в отсутствии необходимости заимствовать что-либо из Европы. Патриотизм «Русского Вестника» был тесно связан с куьтурным традиционализмом. Во вступлении к первому номеру журнала издатель еще прямо не осуждал заимствования из Европы, но уже четко расставлял акценты: «Бог поможет русским! Все истинно полезное, приобретенное ими в течение целаго столетия, присовокупят они к полезным и похвальным качествам предков и нечужим, незаимствованным, но своим добром будут богаты»[51]. В следующем, 1809-м году излюбленный персонаж С.Н. Глинки Артемий Булатов в «письме к издателю» рассказывал о своем образцовом русском имении: «Прямое русское хозяйство, слава богу! И сытно и неголоволомно: не затевай только заморскаго, да тяни ножку по одежке. Карет у меня и в заводе не было; летом езжу в одноколке, а зимою в коляске; сукно ношу родное»[52]. Все это весьма напоминало идеализированный образ традиционного быта в родовом поместье Глинок. Косвенное осуждение расточительства переплеталось в таких статьях с осуждением увлечения заморскими модами и привычками в быту. Деловитость, хозяйственность и умеренность превращались в истинно русские дободетели. В другом «письме» из вымышленного села Старожилова сообщалось: «Староста и крестьяне Старожилова великие охотники до сохи; упряжь земледельческая у них исправная, обувь добрая зимою и летом. Все они держатся поговорки: Домашняя гривна лучше заезжего рубля»[53].

Тема самодостаточности традиционного русского хозяйства и быта в период Отечественной войны 1812 г. использовалась публицистом-патриотом для создания приукрашенного образа современной ему Российской империи. Провозглашалась идея о приверженности русских к своему традиционному укладу жизни, который их полностью устраивает. В «Песне русских поселян русским воинам» описывались радости сельской жизни крепостных крестьян:

Мы в довольстве, мы в приволье,

Есть хлеб-соль, спокойно спим;

В Русском царстве нам раздолье,

И чужбин мы не хотим[54].

И далее:

Золотеют наши нивы,

Тучная трава в лугах:

Мы в домах своих счастливы,

Рай житье нам в деревнях.

Рай житье свое родное,

Не приманит нас чужое…[55].

Нет нужды объяснять, насколько далека была картина сельского благоденствия на страницах патриотического журнала от действительности. Бедным в массе своей крепостным оставалось только мечтать о «довольстве», а слова про «раздолье» в условиях крепостного рабства уже граничили с издевательством.

С патриотической темой в сочинениях С.Н. Глинки переплеталась тема преданности царю. Идея верности царю была важна для С.Н. Глинки не только сама по себе, но и как необходимый и традиционный для России элемент патриотической пропаганды. Но в то же время эта идея усиливала общий консервативный характер «Русского Вестника».

Еще до 1812 г. С.Н. Глинка не раз обращался в своих статьях к событиям 1612 г. На историческом примере он старался продемонстрировать важность сохранения главных политических и нравственных устоев в годину испытаний. Самодержавная власть, по утверждению издателя, была одним из таких устоев для русских. В одной из статей в 1810 г. С.Н. Глинка задавался вопросом о причинах, сподвигших русских «единодушно призвать на царство Михаила Федоровича». Среди причин публицист тут же называл веру, почтение к старшим и «наследственную любовь к благоустройству и Царской власти»[56].

Актуальность темы преданности русских своим царям возрастала в период Отечественной войны 1812 г. Поэтому, оставив исторические примеры, издатель патриотического журнала принялся пропагандировать верноподданнические чувства по отношению к царствовавшему тогда Александру I. В статье, оформленной в виде обращения помещика к своим крестьянам, публицист предлагал читателю примеры красноречия, направленного на поддержание у крепостных нужного образа мыслей: «Наш долг, наше спасение в том, чтобы во всем и всегда повиноваться воле Божияго Помазанника; повиноваться мыслию, душою, сердцем и делами»[57].

Порой верноподданнические чувства публицист и поэт С.Н. Глинка, следуя традиции, облекал в стихотворную форму. В восторженном стихотворении «Голос Русскаго народа» по случаю приезда царя в Москву автор обращался к венценосцу:

За тебя мы все молились:

Господи! Царя спаси!

Им одним мы все живились;

Жизнь в царе нам принеси![58]

Иногда публицист прибегал к иным литературным приемам для пробуждения у читателя «наследственной любви к царской власти». В одной из статей публицист предлагал читателю образцовый пример отношения к государю в лице вымышленного персонажа, истинного патриота Артемия Булатова из села Громилово. В статье так описывалась реакция старого воина на царское воззвание к столице: он «становится на колени и с умилением восклицает: Господи! Спаси Царя милосердного! Он спасает людей своих. Слезы благодарности текли из глаз его; с благоговеием поцеловал он воззвание к первопрестольной столице Москве»[59]. Автор не предлагал читателю ничего нового, он лишь акцентировал внимание на традиционном в России того времени подобострастном отношении к персоне царя.

Уже после изгнания французов из России С.Н. Глинка с удовлетворением называл преданность русских своему царю причиной победы над Наполеоном: «Наполеон даже и догадываться не мог, что такое значит верность природных подданных к природному Государю. Наполеон узнал в России всю ничтожность коварств своих; узнал, что у народа русскаго есть Царь русской, Царь душ и сердец, словом: Бог земной!»[60]. Этот отрывок, будучи примером пылкого верноподданнического вдохновения, интересен также тем, что автор писал о «природных» подданных «природного» государя. Публицист хотел подчеркнуть, что многонациональную армию Наполеона в 1812 г. победила армия русских, преданных русскому царю. Под «природой» тут, видимо, понимается общность родины и культуры. Одновременно С.Н. Глинка напоминал о том, что «самозванцу» Наполеону противостоял «природный» государь Александр I.

Итак, вера, патриотизм, военная доблесть и преданность царю – таков перечень основных «коренных свойств» русских согласно С.Н. Глинке. Этот набор добродетелей издатель «Русского Вестника» противопоставлял качествам главных врагов – французов. Русские имеют свои добродетели, французы – свои. Разумеется, сравнение оказывалось не в пользу последних: «Суворов наш утверждал, что вольность и равенство не устоят против Веры и властительства. Объяснением догадок Суворова можно наполнить целые книги»[61], – писал С.Н. Глинка в 1810 г. Идеалы французской революции, по утверждению русского публициста, не смогут сокрушить устои веры и монархической власти. Такой характер противопоставления придавал патриотизму С.Н. Глинки консервативно-монархические черты.

Очевидно также, что в «Русском Вестнике» создавался образ самобытного русского народа, своими качествами выгодно отличающегося от других народов. Достаточно сопоставить рассказы о преданности русских устоям веры и монархии с рассуждениями об упадке нравов в европейских странах, особенно во Франции. В одной из статей С.Н. Глинка вкладывал такие рассуждения в уста вымышленного им русского патриота Домоседова. Отметив, что «русские крепки в вере и тверды в любви к царю Православному», он констатировал, что «большая часть Европы давно развратилась, что во многих ее странах Вера, нравы и правота так сильно пошатнулись, что едва ли когда поднимутся»[62]. Сочетание идеализации русских традиций и нравственных устоев с жестокой критикой всего французского вносило в патриотическую пропаганду «Русского Вестника» идею о нравственном превосходстве одного народа над другими.

Главную угрозу незыблемости культурных традиций, устоев веры и преданности царю публицист усматривал в распространении в дворянской среде моды на французских учителей и воспитателей. Этой тревожной тенденции патриот вслед за А.С. Шишковым противопоставлял программу развития истинно русского воспитания: «Свойства великой, мужественной, истинно отечественной души проистекут от образования душ питомцев по нравам и коренным свойствам предков, то есть россиян, жителей и сынов России»[63]. Однако уже в первом номере своего журнала С.Н. Глинка с тревогой писал об «отсутствии особого воспитания, свойственного в России русским»[64]. Истоки проблемы публицист видел в прошлом, XVIII столетии, когда, по его словам, поколебалось «единообразие в воспитании», а вслед за этим и «единомыслие и единодушие к Вере и земле Русской». В результате, по утверждению автора, «русские осьмнадцатого столетия отстали в некоторых нравственных понятиях от предков своих»[65]. С.Н. Глинка здесь прямо не критиковал Петра I за политику заимствований из Европы в области культуры и образования. Но публицист недвусмысленно указывал на время распространения в России того, что он именовал «заразой иноплеменного воспитания»[66].

Рецепт борьбы с этой «заразой» у публициста-патриота был прост: «В России должно воспитывать русских, равно как в Спарте воспитывали спартанцев, в Крите критян и проч.»[67]. В России, убеждал С.Н. Глинка, должно быть особое воспитание, специально для русских, основанное на патриотической традиции: «Пожелаем, чтобы в России учредилось особое воспитание, приноровленное к нравам и свойствам нашим; пожелаем, чтобы русские жили для русских и чтобы в душах наших пробудилось благоговение к добродетелям наших праотцов»[68]. Собственно, «Русский Вестник» и служил этой цели. Его издатель не только печатал статьи назидательного и воспитательного характера. Порой он давал практические советы читателю на тему воспитания подрастающего поколения. Уже в первом номере в очерке «Взор на Москву» С.Н. Глинка убеждал, что прогулка по историческим местам столицы способствует возбуждению патриотических чувств у юношей: «Итак, добрый и нежный отец, прогуливаясь с сыном своим по Москве, может возбуждать в сердце его чувствия любви к Отечеству и усердия к Царю и Богу»[69].

Воспитание патриотизма объявлялось в статьях «Русского Вестника» главной целью воспитания вообще: «истинное воспитание состоит в преимущественной любви к Отечеству»[70]. Важнейшей задачей такого воспитания на фоне наполеоновских войн С.Н. Глинка считал военно-патриотическую подготовку. В 1810 г. он писал об истинных русских дворянах: «Русские отцы семейства от самой колыбели посвящают детей своих Отечеству»[71]. Всегда бывший к услугам публициста Артемий Булатов из села Громилова демонстрировал в сочинении «Сельские упражнения стараго служиваго» примеры военно-патриотической самодеятельности. В статье, написанной якобы от лица Булатова, рассказывалось о создании у него в имении «деревенского военного училища» для детей: «собрал ребятишек с десяток, родственников, да молодцов пять взял из соседей, и того получилось двадцать два рекрута»[72]. Помимо военных упражнений, «рекруты» практиковали состязания в области изящной словесности, но под надзором местного священника: «В полдень у нас военная экзерциция, а ввечеру, в присутствии отца Ивана, происходит бой стихотворческий. Один читает оду на взятие Хотина, другой вытверживает песнь Россу по взятии Измала, третий провозглашает Пожарскаго»[73]. Патриотическая фантазия, сочетающая военную муштру с декламациями патриотических од на лоне сельского пейзажа, вела С.Н. Глинку к идее, предвосхищавшей политику военных поселений Аракчеева: «Богатыри наши на все мастера; они так же легко вертят соху, как и ружье»[74]. Как известно, реальная практика возникших позднее военных поселений была далека от военно-патриотической идиллии статей «Русского Вестника» и обернулась сущим наказанием для крестьян.

Истинно русское воспитание, включая приверженность к родному языку, преданность царю и вере, равно как и военно-патриотическую подготовку, С.Н. Глинка был склонен увязывать с политико-правовой сферой: «Воспитание, нравы, законы должны быть между собою в тесной и неразрывной связи»[75]. С одной стороны, такая тесная взаимосвязь делала недопустимой любую попытку поколебать устои самодержавия, а также охраняемого им крепостного права. Истинно русское воспитание по С.Н. Глинке – это истинно консервативное воспитание. С другой стороны, истинно русское воспитание в духе «Русского Вестника» предполагало отчаянную идеализацию всего русского. Требование тесно увязывать такое воспитание с законами обозначало новую тенденцию в русском общественном сознании, тенденцию, связанную с формированием национального самосознания и националистической идеологии.

Идеализация прошлого и настоящего России в сочинениях С.Н. Глинки неизбежно распространялась на социальные порядки, царившие в стране. Для публициста-патриота, боровшегося за упрочение «единомыслия», всеобщей преданности царю и отечеству, важно было убедить читателя в благополучии и взаимной приязни всех слоев русского общества. Выше уже обращалось внимание на идеализацию уклада жизни крепостных крестьян в «Руском Вестнике». В условиях жестокого крепостного права особую актуальность приобретал вопрос о характере взаимоотношений между крепостными и их хозяевами – дворянами. В патриотическом журнале время от времени появлялись публикации, затрагивавшие эту щекотливую тему.

В некоторых статьях С.Н. Глинка развенчивал критику крепостных порядков в России в сочинениях писателей-иностранцев. Он с возмущением писал про «клевету иноплеменную, будто бы русские помещики по свойству душ своих не милосердны к поселянам»[76]. Дабы успокоить читателя, русский публицист разъяснял, что французские философы называли рабами всех, кто «не мечтал о мнимой вольности и какой-то безпредельной свободе». С этой неадекватной французской теорией С.Н. Глинка боролся с помощью Суворова: он напоминал, что русский полководец называл себя «рабом Отечества»[77]. Революционным идеалам равенства и свободы автор противопоставлял принцип самоотречения ради служения царю и отечеству. Так патриотизм превращался в элемент консервативной доктрины.

Уже в период Отечественной войны 1812 г. С.Н. Глинка развивал эту тему в статье «Непреодолимая любовь русских к родине, или переход русскаго воина из Гишпании в Россию». Проблему свободы в России автор здесь сводил к свободе действий в рамках дозволенного в условиях самодержавно-крепостнического строя: «Скажите, кто в Земле Русской не свободен, не волен делать то, что не воспрещается законами? Кто у нас забыт Царем и Отечеством?», – задавался вопросом автор. Поскольку крепостные крестьяне, составлявшие основную массу населения России, не входили в число подписчиков патриотического журнала, эти риторические вопросы повисали в воздухе.

Впрочем, любые серьезные рассуждения в печати на эту тему в условиях царской цензуры были невозможны. Поэтому, С.Н. Глинка как ни в чем не бывало продолжал: «Хлебопашец под покровом соломенным, вельможа в палатах каменных, не равны ли у нас перед лицом правосудия?». Так как в Российской империи не существовало равенства перед законом для крестьян и дворян, слова публициста надо понимать как констатацию равенства (а точнее бесправия) представителей всех сословий перед лицом царской власти. На той же странице автор обосновывал существование сословного строя (как раз предполагающего неравенство перед законом): «Различные степени составляют не рабство, но твердое основание общежительства»[78]. Идея о том, что сословный строй и в частности дворянское сословие укрепляют монархическую власть была весьма популярной в XVIII в. Ее разделял в том числе и Монтескье. Но Монтескье и другие знаменитые французские и английские философы XVII–XVIII вв. не одобряли рабства, подобного русскому крепостному строю. Этого С.Н. Глинка не мог не знать.

В 1812 г., когда на фоне французского вторжения настроения крепостных крестьян вызывали большие опасения у властей, издатель «Русского Вестника» решил прояснить читателям истинную подоплеку французской клеветы в адрес русского крепостного строя. Оказывается, французы «за то злобствуют на русской благоверный народ, что он сыт, покоен; что он щастлив и живет во всяком приволье под Державою Государя Милосердного и под соблюдением единоверных помещиков, которые по закону Божию наказывают непорядочных и любят добрых крестьян как детей»[79]. Одним словом, французы завидуют русским крестьянам. Несмотря на очевидную несуразность рассуждений о «всяком приволье» крепостных крестьян, в условиях войны эти слова должны были внушить читателям чувство уверенности в справедливости общественного строя в России и веру в победу. С.Н. Глинка не случайно упомянул о «единоверных» помещиках, намекая на мрачную альтернативу в виде власти иноземных оккупантов, отринувших бога.

Нередко в тех же статьях публицист пропагандировал «человеколюбивые правила истинных русских бояр и владельцев», предлагал читателю примеры милосердного отношения к крепостным. Так, читатель узнавал, что во времена Алексея Михайловича Федор Ртищев «во всю жизнь свою облегчая жребий крестьян, был их другом, отцом и братом»[80]. В статье «Боярин Артемон Сергеевич Матвеев, друг Царя и благодетель народа» С.Н. Глинка выходил на обобщения: «Русские бояре во все времена славились и украшались любовию народной; чем же они ее приобретали? Состраданием к нещастным, вспомоществованием неимущим»[81].

Порой рассуждения о милосердном отношении помещиков к крепостным преобретали назидательный характер, свидетельствующий о понимании автором сложности реальной ситуации: «Истинный русский дворянин должен быть отцом-помещиком. Попечение о крестьянах есть такая же служба, как и служение на ратном поприще»[82]. В 1809 г. С.Н. Глинка опубликовал статью под заглавием «Примерная приверженность и признательность крестьян при кончине благодетельнаго помещика». Уже из заголовка понятно, что бывают и неблагодетельные помещики. Из текста статьи становилось еще яснее, что автор прекрасно знал об истинном положении вещей в русской деревне. Именно поэтому он так настойчиво призывал читателей-дворян к человечному отношению к крепостным: «Истинные помещики, благородные по делам, а не по одному только имени, были всегда помещиками человеколюбивыми. Они знали и старались запечатлевать в сердцах детей своих, что крестьяне суть такие же люди, как и они»[83].

Отпустивший своих крепостных на волю С.Н. Глинка, был, вероятно, вполне искренен в своих словах. Однако целью статьи была все же не проповедь человеколюбия, а пропаганда патриотического единения на базе социального мира и согласия. Поэтому автор, по сути так и не решившись на открытую критику крепостного права, переходил к прославлению «благодетельных помещиков»: «Вот союз помещиков с крестьянами: благотворение сближает и соединяет души. Сие равенство, не нарушая порядка, доставляет способ одним благотворить, а другим – любить благодетеля своего»[84]. Разительное отличие в культуре и быте между сословиями вызывало у московского публициста опасения, т.к. угрожало сохранению «единомыслия», нравственного единения русских. Прибегая к помощи авторитетов, в одной из статей С.Н. Глинка утверждал, будто бы еще Екатерина II была озабочена тем, что «от роскоши и новаго воспитания» дворянство превратилось в сословие «от всех прочих сословий отличное одеждою, нравами, обычаями, и которое как будто бы составляет в России область иноплеменную»[85]. Публицист старался привлечь внимание к проблеме культурной отчужденности европеизированного дворянства от основной массы населения страны. Причиной этого С.Н. Глинка называл пресловутое «новое воспитание», т.е. воспитание во французском духе, а также роскошь. Однако автор не осуждал бесправие крепостных или привелегии дворян. Напротив, его целью было способствовать гармонизации отношений в обществе при сохранении существующего социально-политического строя.

В другом очерке публицист давал помещикам совет по примеру Петра I гостить в домах у крестьян и не брезговать их простой пищей. В такой практике С.Н. Глинка усматривал двойную пользу. Приобретая преданность крестьян, дворяне таким образом могли бы еще и отвыкнуть от вредных французских мод и светской роскоши: «Посещая чаще хижины и отведывая пищу поселян своих, они добровольно оставят затеи мод и роскоши иноземной, которые льстя тщеславию, никакого следа не оставляют в душе»[86].

В итоге в пылу патриотической идеализации С.Н. Глинка оправдывал и сословное неравенство, и крепостное право, а его призывы к милосердию по отношению к крестьянам обесценивались восхвалениями приволья и раздолья, якобы царящих в русских деревнях. Консервативный взгляд на общественное устройство в статьях «Русского Вестника» был неразрывно связан с основной задачей издания: формировать чувства патриотического единения и преданности царю.

 

* * *

Теперь постараемся прояснить, где издатель «Русского Вестника» видел пределы понятия «Россия» и как он соотносил с русскими их ближайших соседей в Европе и в Азии. Речь идет об обитателях окраин Российской империи. Этот вопрос важен для более полной оценки харктера патриотической пропаганды С.Н. Глинки.

Как оказались различные народы и страны в составе России? В «Русской истории» С.Н. Глинка отвечал на этот вопрос так: «Какие бы ни были отношения России к державам Европейским, но она доселе непосредственно содействовала к общей их безопасности… Итак, Россия не для завоеваний ополчилась против племен азиатских, окружавших ее и разорявших с различных сторон; внутренняя безопасность отечества к тому ее побуждала»[87]. Хотя в этом месте историк говорит только о «племенах азиатских», но общая логика его рассуждений ясна. Россия присоединила многочисленные страны и народы, стремясь лишь обезопасить себя, а кроме того – защитить Европу.

Впрочем, издатель «Русского Вестника» не отрицал самого очевидного для всех факта многочисленных завоеваний. Напротив, он прославлял подвиги русских полководцев в таких войнах. В 1810 г., откликаясь на события русско-иранской войны, приведшей к завоеваню Россией Азербайджана, С.Н. Глинка с удовлетворением отмечал: «Получая радостные вести о славе наших героев, сражающихся с персиянами, приятно вспомнить, что они идут по следам воинов Петра Перваго»[88]. В активной внешней политике Российской империи на Балтике публицист усматривал преемственность с походами еще князя Александра Невского. В стихотворении «Воспоминание о Полтавской победе», воспевая ратные подвиги русского народа, поэт-патриот писал:

Под игом даже лютой власти,

Во дни позора и напасти,

Владык ордынских под ярмом,

Он возмущал брега Балтийски:

Там Первый АЛЕКСАНДР Российский

Распространил оружья гром[89].

Преемственность Александр Невский – Александр I была вполне актуальна на фоне успешной войны со Шведцией 1808–1809 гг, закончившейся присоединением к России Финляндии.

Особенно любопытна трактовка личности Ермака в «Русском Вестнике». По словам С.Н. Глинки, «Ермак, казак безвестный, завоевал царей и царства, и плоды своих побед принес с покорностью в дар Иоанну»[90]. Автор одобрял верноподданническое поведение казака-завоевателя. С другой стороны, он подчеркивал масштабы его побед. Обе идеи не без патетики С.Н. Глинка выразил в стихах на портрет Ермака:

Сей муж к отечеству любовью возженной

Смирил перунами гордыню полвселенной,

Одеян славою, с себя ее сложил;

Сибирью он царя и россов подарил[91].

Но, как выясняется в «Русской истории», казак имел и моральные основания «смирить перунами гордыню» правителя Сибирского ханства. Русский историк утверждал, что в Сибири «оружию Ермака способствовало негодование жителей, угнетенных несправедливым владычеством»[92]. В результате казачий атаман превращался чуть ли не в освободителя народов Сибири от «несправедливой» тирании Кучума.

Участие России в антифранцузской коалиции при Павле I русский публицист также объяснял чисто освободительными целями, столь странными для самодержавной империи: «Сами французы признаются, – утверждал С.Н. Глинка, – что русской герой Суворов, готовясь к итальянскому походу, более всего радовался тому, что спасет Францию от разврата и освободит народы от ига французскаго»[93].

Весьма своеобразно С.Н. Глинка оправдывал русско-турецкие войны времен Екатерины II: «Побеждая замыслы французские, Екатерина преклонила Турцию к миру для собственного оной блага»[94]. Вероятно, по мысли автора, благо Турции состояло в том, что она, потеряв Причерноморье, еще легко отделалась в войне с Россией. Впрочем, дальнейшее продвижение России вглубь владений Османской империи уже при Александре I снова вызвало у С.Н. Глинки восторженные чувства:

Через горы и стремнины,

Через волны быстрых рек,

Чада шли Екатерины:

Слово Внук Ея изрек,

Пали стены Силистрии!

И двуглавый уж Орел

Кажет воинам России

Оттоманских стран предел[95].

Оценивая результаты побед русского оружия, в 1810 г. издатель «Русского Вестника» предавался патриотическому упоению. Но вместе с тем в успешной экспансии России он усматривал причины ненависти к ней со стороны соседей:

Теперь во славе исполинской,

Средь рек пространных, средь морей,

Главой вознесся край Российской:

Он дланью мощною своей

Брегов коснулся Океана.

Ужель страна сия избранна

Земные царства покорить?

Нет! Не допустим!»: Так вещая,

Враги, пронырство изощряя,

Умыслили, чтоб нам не быть![96].

Эти стихи были посвящены эпохе Петра I, но на фоне наполеоновских войн тема «пронырства» завистливых врагов была особенно актуальна. Этот поэтический отрывок любопытен и с точки зрения формирования образа величия Российской империи. Россия предстает в стихах С.Н. Глинки как страна-великан, чья слава – «исполинская», а длань – «мощная».

Что же последовало вслед завоеваниям? Какие отношения, по версии русского публициста, установились между российской властью и покоренными народами? Ответ мы находим на страницах «Русской истории». Поведав о радушном приеме подданных из восточных областей Российской империи при дворе Екатерины II, автор заключал: «Таким образом ласка и приветливость заключили новый союз между русскими и племенами азиатскими; Таким образом Екатерина привлекла к себе всех подданных обширного своего царства»[97]. Итак, автор утверждал, что после завоевания Россией окраинных областей, их население встречало «ласку и приветливость» со стороны завоевателей. Идеализируя политику русских царей по отношению к собственно русским подданным, публицист идеализировал и отношения русской власти с жителями национальных окраин. Азиатские подданные «обширного царства» Екатерины оказались в «союзе» с русскими. Но обратим внимание, что С.Н. Глинка все же четко разделял русских и «азиатские племена», подчиненные России.

Это не мешало ему рассматривать всю империю как единое «многонациональное» отечество. Рассуждая о богатствах России, публицист писал: «Не в недрах ли ея заключаются несколько различных народов и многообразных климатов? Там истекает злато и серебро; там леса для сооружения флотов; здесь обширные степи и тучные пажити для скотоводства… Сынам России не нужно менять имя и преимущества свои на мечтательное всемирное гражданство; в пределах родных стран своих они могут удовлетворять всем благородным помышлениям и чувствиям души и сердца своего»[98]. Эта цитата примечательна во многих отношениях. Как видно из нее, С.Н. Глинка использовал идею обширности и богатства собственной страны для борьбы с вредными, с его точки зрения, идеями «всемирного гражданства», пришедшими из Франции. Однако существенно, что под отечеством здесь подразумевается вся Российская империя с ее «различными народами и многообразными климатами». Сочинения С.Н. Глинки отражают имперское мышление, столь характерное и естественное для интеллектуалов европейских держав той эпохи. Из контекста данной цитаты и из контекста всех материалов журнала ясно, что когда автор писал о «сынах России», он имел в виду русских, которым и был адресован журнал. Именно они, по мысли публициста, могут пользоваться всеми природными богатствами империи и удовлетворять на ее просторах «чувствия души и сердца своего».

Можно констатировать, что С.Н. Глинка отмечал многонациональный состав населения Российской империи, но описывал эту империю как империю русских и для русских. В эпоху наполеоновских войн в статьях «Русского Вестника» Российская империя начинает восприниматься не только как империя русского царя, но и как империя русских. Первое понимание было традиционным и шло еще из средневековья, второе было порождением национального самосознания и националистической идеологии, переживавшей тогда в России период становления.

Особый интерес для издателя «Русского Вестника» представляли обитатели отдаленных восточных окраин империи. Камчадалы и чукчи появились на страницах журнала в 1811–1812 гг., как нам представляется неспроста. Во-первых, само напоминание читателю об обширности и многообразии Российской державы должно было лить воду на мельницу патриотизма. Рассказы о жизни коренных народов Дальнего Востока возбуждали не только любопытство, но и уверенность в могуществе бескрайней империи. Это было актуально в условиях обострения конфликта с наполеоновской Францией.

Во-вторых, в целях развенчания привлекательного образа той самой цивилизованной Франции С.Н. Глинка применил старинный прием. Идя по стопам Руссо, а до него еще античных писателей, русский публицист в розовых тонах изобразил быт и нравы «не испорченных» цивилизацией туземцев. При этом он порою прямо противопоставлял эту первозданную простоту нравов современной ему Европе: «У них опытная и благоразумная старость обуздывает буйное своевольное юношество»[99], – писал он о чукчах. И тут же добавлял: «В глазах наших миллионы европейцев, уклоняясь от нравственности и веры, превратились в диких»[100]. Последние слова, как всем было понятно, намекали на Французскую революцию. Еще более примечательна статья «Добродетели камчадалов», основанная на записках Крузенштерна. Жители далекой Камчатки названы здесь «соотечественниками и братьями нам по единоверию»[101]. В ней утверждалось, что камчадалы «честны, добродушны; в верности, гостеприимстве, постоянстве, повиновении и преданности к начальникам не уступают многим самым просвещенным народам». Тут же следовал комментарий издателя о том, что просвещение – это не «пустые умствования», а «исполнение нравственных и общественных обязанностей»[102]. Если в большинстве статей «Русского Вестника» порокам французов противопоставлялись русские добродетели, то здесь издатель прибег к помощи камчадалов, которых он подключил к борьбе с галломанией.

Иначе русский публицист соотносил русских с жителями западных окраин империи. Поляки и литовцы редко фигурировали в сочинениях С.Н. Глинки в качестве подданных Российского государства, зато нередко появлялись в роли врагов. События периода Смуты были одной из излюбленных тем публициста-патриота. Тем примечательнее статья в первом номере от 1813 г., озаглавленная: «Мысли по прочтению Высочайшего манифеста о помиловании виновных в бывших польских и литовских областях». Манифест, разумеется, расценивался в статье как акт августейшего милосердия. Не ограничиваясь этим, автор выдвигал программу братского сосуществования в едином государстве, основанную на идее славянской культурной общности: «Молим Провидение, чтобы жители преждебывших Польских и Литовских областей, разделенные некогда с россиянами наименованием, но нераздельные единоплеменством и единоязычием; желаем, чтобы между ими и нами царствовало братство, согласие и правота, приличные чадам славы и братьям одного семейства»[103]. В этом отрывке мы сталкиваемся с идеей, ставшей позднее важнейшем элементом националистической идеологии панславизма. Речь идет об идее единения всех славян (причем независимо от вероисповедания) под эгидой России. При наличии очевидного для С.Н. Глинки «единоплеменства и единоязычия» «согласие и правота» становятся естественной формой отношения к русским, которое ожидается от жителей «преждебывшей» Польши.

Русский публицист не просто подчеркивал родство русского и польского языков, но и выстраивал их в своеобразную иерархию по принципу близости к исконному или «природному» славянскому: «Российское правительство не заставляло жителей бывшей Польши учиться по-русски, хотя бы сие было не принуждением, но обращением потомков славян к природному их славянскому наречию…»[104]. Вновь отдавая должное снисходительству русских властей, С.Н. Глинка далее фактически утверждал, что польский язык произошел от русского. Поляки оказываются лишь «потомками славян», тогда как русские – истинными носителями «славянского наречия». При таком подходе идея объединения поляков с русскими получала «историко-филологическое» обоснование. Благодаря русским поляки (которые становятся у С.Н. Глинки неполноценными славянами, утратившими свое «славянское наречие») могут вернуться в лоно славянства. Характерная для национализма идея культурного превосходства выражена здесь через проблему аутентичности русского и польского языков. Нелишне отметить, что издатель «Русского Вестника» теоретически оправдывал политику русификации в Польше и подводил под нее идеологическую базу.

С.Н. Глинка предлагал полякам провести радикальную языковую реформу, направленную на возрождение «чистого славянского», не засоренного влиянием западных языков: «Желательно, чтобы наши новые соотечественники, наши единоплеменники, очистили свой язык от сброда слов иностранных, от чего и мы стараемся очиститься: желательно, чтобы они перестали латинскими буквами изображать звуки славянских речений, искаженных злоупотреблением»[105]. Русского патриота не устраивала латинская письменность, но особенно его раздражал «сброд иностранных слов». Наличие заимствований из ненавистного французского и других западных языков именуются С.Н. Глинкой не иначе как «злоупотреблением», искажающим благородные «славянские речения».

Поскольку в статье предлагалась программа культурного единения русских с поляками, то автор старался сгладить старинные обиды. На фоне войны с Францией он находчиво обвинил Францию в подготовке польско-литовской интервенции эпохи Смуты: «Не шведы, не литовцы, не поляки разоряли наше отечество: они были орудием злоумышления французского против России»[106]. Сходным образом С.Н. Глинка пытался представить ситуацию в современной ему Польше: «Екатерина предвидела, что несколько сотен французов, бунтовавших Польшу, откроют туда путь сотням тысяч французов»[107]. Освободительное восстание поляков под предводительством Т. Костюшки 1794 г. публицист пытался представить как результат французских козней. Поляки превращались в пассивных жертв французского «злоумышления» против России. С учетом прожектов С.Н. Глинки в панславистском духе все это должно было представляться читателю не только возмутительным, но и противоестественным.

Материал данной статьи С.Н. Глинки дает возможность говорить о еще одном аспекте имперского мышления: об идее естественности подчинения России поляков. В отличие от азиатских подданных империи, поляки рассматривались публицистом как «свои» в большей степени, чем единоверцы камчадалы. Языковая и культурная идентификация преобладает здесь над конфессиональной, и это вполне характерно для национального самосознания и националистической идеологии. Позднее роль православия в русском национализме начнет возрастать, что вполне проявилось в идеологии славянофилов. Но на начальном этапе его формирования, по крайней мере для издателя «Русского Вестника», культурный и языковой аспекты стояли на первом месте. Религия для С.Н. Глинки была ценна как таковая. В его сочинениях незаметно стремления противопоставить православие католицизму и увидеть именно в нем основу русской самобытности.

В рассмотренных здесь статьях и отрывках из «Русской истории» отсутствует четкое разделение Российской державы на собственно Россию и окраины империи. И чукчи, и поляки – это жители единого отечества. «Преждебывшие польские области» выделяются особо, но зато их жители – это братья-славяне. В сочинениях С.Н. Глинки еще не звучит актуальная для позднейших националистов тема исконно русских территорий и их противопоставления польским землям. Впрочем, как известно, для Российской империи и для русского имперского сознания и позднее было характерно отсутствие четких границ между центром и окраинами.

 

Примечания

[1] Русский Вестник. – 1810. – № 9. – С. 104

[2] Русский Вестник. – 1808. – № 9. – С. 104.

[3] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 59.

[4] Лотман Ю.М. Проблема народности и пути развития литературы преддекабристского периода // О русском реализме XIX в. и вопросе народности литературы. – М.–Л., 1960. – С. 8.

[5] Русский Вестник. – 1812. – № 9. – С. 102–103.

[6] Русский Вестник. – 1812. – № 11. – С. 105.

[7] Глинка С.Н. Русская история, сочиненная Сергеем Глинкою. В 14 ч. Ч. 9. – М., 1819. – С. 203.

[8] Русский Вестник. – 1812. – № 1. – С. 3.

[9] Русский Вестник. – 1810. – № 7. – С. 12.

[10] Русский Вестник. – 1812. – № 9. – С. 141.

[11] Русский Вестник. – 1814. – № 4. – С. 39.

[12] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 250.

[13] Там же. – С. 251.

[14] Там же. – С. 254.

[15] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 57.

[16] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 279.

[17] Русский Весник. – 1815. – № 7. – С. 21.

[18] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 288.

[19] Русский Вестник. – 1811. – № 3. – С. 49.

[20] Русский Вестник. – 1813. – № 4. – С. 105.

[21] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 46.

[22] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 41.

[23] Русский Вестник. – 1810. – № 10. – С. 22–70.

[24] Русский Вестник. – 1810. – № 10. – С. 39.

[25] Русский Вестник. – 1810. – № 7. – С. 4.

[26] Глинка С.Н. Сумбека или падение Казанского царства. – М., 1817. – С. 15.

[27] Русский Вестник. – 1810. – № 7. – С. 146.

[28] Русский Вестник. – 1809. – № 5. – С. 238.

[29] Там же. – С. 239.

[30] Русский Вестник. – 1811. – № 3. – С. 40.

[31] Там же. – С. 27–32.

[32] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 5.

[33] Там же.

[34] Русский Вестник. – 1813. – № 1. – С. 118.

[35] Русский Вестник. – 1814. – № 2. – С. 4.

[36] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 3.

[37] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 1.  – М., 1817. – С. 12.

[38] Русский Вестник. – 1808. – № 8. – С. 171.

[39] Русский Вестник. – 1808. – № 4. – С. 48.

[40] Там же. – С. 50.

[41] Русский Вестник. – 1811. – № 7. – С. 20.

[42] Русский Вестник. – 1810. – № 6. – С. 102.

[43] Русский Вестник. – 1813. – № 1. – С. 107.

[44] Русский Вестник. – 1812. – № 4. – С. 61.

[45] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 262.

[46] Русский Вестник. – 1815. – № 7. – С. 57.

[47] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 261.

[48] Русский Вестник. – 1813. – № 10. – С. 57.

[49] Русский Вестник. – 1813. – № 3. – С. 69.

[50] Там же. – С. 72.

[51] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 9.

[52] Русский Вестник. – 1809. – № 3. – С. 353.

[53] Русский Вестник. – 1810. – № 11. – С. 125.

[54] Русский Вестник. – 1812. – № 8. – С. 13.

[55] Там же. – С. 14.

[56] Русский Вестник. – 1810. – № 7. – С. 14.

[57] Русский Вестник. – 1812. – № 9. – С. 87.

[58] Русский Вестник. – 1812. – № 8. – С. 80.

[59] Русский Вестник. – 1812. – № 10. – С. 8.

[60] Русский Вестник. – 1813. – № 6. – С. 30.

[61] Русский Вестник. – 1810. – № 11. – С. 112.

[62] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 261.

[63] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 50.

[64] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 45.

[65] Русский Вестник. – 1811. – № 12. – С. 64.

[66] Русский Вестник. – 1811. – № 5. – С. 123.

[67] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 49.

[68] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 260–261.

[69] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 27.

[70] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 299.

[71] Русский Вестник. – 1810. – № 1. – С. 130.

[72] Русский Вестник. – 1809. – № 3. – С. 359.

[73] Там же. – С. 365.

[74] Русский Вестник. – 1809. – № 3. – С. 370.

[75] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 50.

[76] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 34.

[77] Русский Вестник. – 1812. – № 2. – С. 28.

[78] Русский Вестник. – 1812. – № 8. – С. 28.

[79] Русский Вестник. – 1812. – № 9. – С. 87–88.

[80] Русский Вестник. – 1808. – № 4. – С. 34–35.

[81] Русский Вестник. – 1808. – № 2. – С. 130.

[82] Русский Вестник. – 1810. – № 1. – С. 121.

[83] Русский Вестник. – 1809. – № 2. – С. 207.

[84] Там же. – С. 207–208.

[85] Русский Вестник. – 1808. – № 4. – С. 38.

[86] Русский Вестник. – 1810. – № 11. – С. 66.

[87] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 9. – М., 1823. – С. 22

[88] Русский Вестник. – 1810. – № 12. – С. 43.

[89] Русский Вестник. – 1810. – № 7. – С. 4.

[90] Русский Вестник. – 1808. – № 1. – С. 12.

[91] Русский Вестник. – 1808. – № 7. – С. 89.

[92] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 3. М., 1817.– С. 141.

[93] Русский Вестник. – 1812. – № 10. – С. 44.

[94] Русский Вестник. – 1810. – № 9. – С. 115.

[95] Русский Вестник. – 1810. – № 7. – С. 148.

[96] Русский Вестник. – 1810. – № 7. – С. 5.

[97] Глинка С.Н. Русская история. Ч. 9. – С. 107.

[98] Русский Вестник. – 1808. – № 3. – С. 312–313.

[99] Русский Вестник. – 1812. – № 4. – С. 71.

[100] Там же. – С. 75.

[101] Русский Вестник. – 1811. – № 7. – С. 9.

[102] Там же. – С. 9–10.

[103] Русский Вестник. – 1813. – № 1. – С. 88.

[104] Там же. – С. 92.

[105] Русский Вестник. – 1813. – № 1. – С. 92.

[106] Там же. – С. 88–89.

[107] Там же. – С. 90.

Вернуться в оглавлению

 

 

 

 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС