А.Х. Бенкендорф

1807 г.

БИБЛИОТЕКА ОТЕЧЕСТВЕНННОЙ ВОЙНЫ 1812 ГОДА

А.Х. Бенкендорф

Воспоминания. 1807 год

Наполеон, среди праздников и заискиваний поляков, получил известие о нашем марше и об отступлении его авангардов; он тут же выехал к войскам, приказал двинуть все, что было у него в распоряжении, и собрал свои силы с удивительной быстротой.

Генерал Беннигсен поспешил соединить свои различные корпуса, и две армии встретились около Гутштадта; генерал Беннигсен, не веря в то, что Наполеон имел время собрать всю свою армию, сформировал большой авангард и приказал ему тотчас двигаться, чтобы захватить этот город: но едва эти войска начали отделяться от основной части армии, как они были остановлены превосходящими массами и частой и очень сильной канонадой: наши кавалерийские колонны, оказавшись совершенно зажатыми на местности, не позволявшей им развернуться, потеряли людей и держались лишь до конца дня. Наконец стало ясно, что Наполеон прибыл со всей своей армией, и что он торопит начало сражения и не намерен долее уклоняться от него.

Позиция перед Янково, на которой мы пребывали, сбившись в кучу, не позволяла нам построиться и дать там сражение; она могла быть пунктом отступления, но не могла быть использована в качестве позиции для обороны; к тому же

[129]

князь Багратион со значительной частью войск, взяв направление на Дойч-Эйлау, не имел еще времени соединиться с армией; итак, решено было отступать и искать более выгодную позицию. Противник же возжелал немедля осведомиться о нашей численности и о планах, которые мы измыслили; и, несмотря на темноту, он живо атаковал важный пункт на нашем левом фланге; до глубокой ночи бились с неистовством, но в конце концов мы вынуждены были уступить.

Этот пост, будучи занятым неприятелем, сделал нашу позицию совершенно непригодной для обороны; и в полночь армия двинулась маршем двумя колоннами по дороге на Ландсберг. Князь Багратион, который прибыл на одну из этих дорог, составил арьергард правой колонны, а генерал Барклай де Толли командовал арьергардом левой колонны.

С первыми лучами солнца неприятель пустился за нами вслед и, достигши наших арьергардов, вступил с ними в бой, прекратившийся лишь днем. Прекрасные диспозиции князя Багратиона и генерала Барклая удерживали неприятеля от основной части армии на удалении достаточной значительном, чтобы ее марш ничем не был потревожен.

Но назавтра, прибыв под Ландсберг, неприятель еще более не отставал в своих движениях, и вся наша армия должна была прийти на помощь арьергардам, перестроиться против преследователей под городом, оставив позади себя плотину и узкие улицы. День уже клонился к вечеру, была надежда, что линии не будут введены в бой: арьергард князя Багратиона, нанеся неприятелю значительный ущерб, остановил его на опушке леса, прикрывавшего наш правый фланг, и встал там. Арьергард генерала Барклая не был столь же счастлив; он расположился у деревни Хофф, с желанием продержаться там подольше, чтобы дать армии время перестроиться. Атаковавших неприятеля гусар Изюмского полка неудачно поддержал Ольвиопольский гусарский полк, который вместо того, чтобы оставаться в резерве и в том порядке, в каком его поставили, некстати бросился в атаку, был обращен вспять французской кавалерией и опрокинулся на пехоту, которой, естественно, передалось его замешательство. Командир 1-го егерского полка полковник Арсеньев, тщетно пытавшийся удержаться, попал в плен, и почти весь его полк был перебит; юный князь Михаил Голицын, подхватив знамя Днепровского полка, повел беглым шагом его 1-й батальон и поначалу заставил неприятеля попятиться; но тот, постоянно усиливая свои массы, окружил этот храбрый батальон, который, так же, как и юный князь Голицын, был изрублен в куски; Костромской полк, предводимый храбрым князем Щербатовым, погиб почти целиком. Французы захватили 5 знамен в качестве трофеев этого кровавого вечера.

Генерал Корф с несколькими драгунскими полками был послан поддержать генерала Барклая, но, начав свою атаку с очень отдаленной дистанции, он не оказал никакой помощи и только увеличил сумятицу. К счастью, темнота положила конец этому бою, наши потери были весьма значительны, а французы тут же разбили свои биваки на расстоянии ружейного выстрела от наших линий.

[130]

При отходе нам следовало сохранять величайшее спокойствие и величайшую бдительность; если бы французы послали нескольких сорвиголов, чтобы на марше внести смятение в наши ряды, мы никогда бы не смогли перейти плотину и провести колонны по узким и извилистым улицам Ландсберга. Вся полевая артиллерия следовала по другой дороге, чтобы не затруднять движения и присоединиться к армии позади Пройсиш-Эйлау.

К несчастью, в наши войска проник доселе невиданный порок; солдаты, уставши или желая предаться грабежу, отставали от своих полков, сбивались в банды, шли окольным путем и несли разорение местности и разложение армии. Но это несчастье имело одну хорошую сторону; эти солдаты, желавшие уклониться от сражения, везде останавливали французских фуражиров и таким образом увеличивали наши арьергарды, создавая пространственный заслон, который неприятель приписывал расчетливости наших генералов и превосходству наших войск. В Эйлау все мародеры заняли свое место в строю.

Армия прибыла в Эйлау 26 января после полудня и расположилась позади города; правый фланг находился от города на расстоянии ружейного выстрела.

К 4 часам пополудни наши арьергарды, сильно теснимые, соединились и отступили к Эйлау. Сражение разгорелось перед городом; с одной и с другой стороны произошли кавалерийские атаки, в одной из которых Санкт-Петербургский драгунский полк опрокинул колонну неприятельской пехоты и захватил у нее два орла. Генерал Багратион отступил через город, а генерал Барклай, слишком слабый, чтобы защищать его с одним своим отрядом, вынужден был оставить город французам, которые вошли в него со всех сторон. Между тем, поскольку наши линии находились слишком близко к Эйлау, наша полевая артиллерия еще не прибыла, а генерал Беннигсен опасался дать генеральное сражение в условиях, когда неприятель полностью занимал город, позволявший ему скрывать все свои приготовления к атаке, генерал Барклай, усиленный некоторым количеством пехоты, получил приказ отбить Эйлау. Он вступил туда, ударив в штыки; стороны долго сражались на всех улицах, в домах, и после резни, длившейся до самой ночи, наши войска остались хозяевами в городе. Неприятель, сознавая всю важность обладания Эйлау, несколько раз возобновлял свои атаки; темнота усугубила беспорядок и остервенение сражающихся; французам неоднократно удавалось проникать на улицы, а русские, собравшись, заставляли их вновь отступить: весь город был наполнен мертвецами, выстрелы с обеих сторон ранили и убивали без разбору; наконец, когда французы, утомленные потерями и своими бесплодными усилиями, казалось, готовы были отказаться от своего предприятия, генерал Барклай, получив тяжелое ранение, был вынужден оставить командование. Наши войска, неизвестно по чьему приказу, начали покидать город, и после полуночи французы вновь вошли в него, почти не встречая сопротивления. Генерал Беннигсен, получив это известие, сам отправился на позицию, чтобы подготовиться к сражению до рассвета грядущего дня.

[131]

Центр позиции был укреплен; вся кавалерия сгруппирована таким образом, чтобы её можно было бы использовать там, где в этом появится необходимость. Правым флангом командовал генерал Тучков, центром — генералы Сакен и Дохтуров, а левым флангом — граф Остерман. Армия была построена в две линии с небольшими резервами позади них; остальная часть кавалерии, состоявшая под командованием графа Ламберта, находилась за правым флангом, другая конница, возглавляемая графом Паленом, — за левым флангом, а основными силами кавалерии командовал князь Голицын. Вся полевая артиллерия была поставлена перед фронтом войск и формировала первую линию. Именно в таком боевом построении мы ожидали восход солнца.

Генерал Беннигсен приказал созвать всех дивизионных командиров; я подошел к ним так близко, как это было возможно, чтобы слышать последние приказы перед генеральным сражением: я был очень удивлен, ничего не услышав; день разгорался, командиры дивизий вернулись на свои позиции, и ружейные залпы ведетов возвестили начало этого кровопролитного дня. Погода была достаточно хорошей, сухой и холодной, снега намело выше щиколотки. Наши и французские ведеты вернулись к своим войскам, и между двумя армиями расчистилось пространство, на котором нам предстояло сразиться. Почти час царило глубокое молчание. Колонна французской пехоты под прикрытием длинного сарая двинулась по направлению к городу и, казалось, намеревалась атаковать наших стрелков; будучи обстреляна двумя десятками пушек, она быстро вернулась назад; через минуту колонна была усилена и защищена артиллерийской батареей; канонада разгорелась по всей линии, сражение началось с обмена залпами ядер. Вражеские колонны, угрожавшие нашему правому флангу, постоянно усиливались и продолжали движение, легкость которого частично обеспечивалась домами Эйлау. Цепи стрелков усиливались с обеих сторон; наша артиллерия несла большие потери от ружейного обстрела, и наступил момент, когда весь огонь был перенесен только на стрелков противника, которые после больших потерь, укрылись за стенами домов. Был ещё один момент нерешительности с обеих сторон, затихла даже канонада; ветер и сильнейшая метель, дувшие нам в лицо, полностью закрыли от наших взоров линии противника; густой снег, падавший большими хлопьями, сменил метель и был столь силен, что не видно было собственных войск.

Наполеон воспользовался этим обстоятельством для перегруппировки своих войск, наступательное движение которых было скрыто от нас этим снегом. Маршал Ожеро во главе 17 тысяч человек пехоты, выстроенных густыми колоннами, вошел в Эйлау и едва не оседлал наши пушки; другая неприятельская колонна с выдвинутой вперед артиллерией и при поддержке массы кавалерии двинулась на центр нашей позиции, в то время как основная часть кавалерии была повернута против нашего левого фланга. Против этих колонн, которых мы не мог-ли видеть в этот момент полного ослепления, не было сделано ни единого пушечного выстрела, и мы были бы разбиты, но небеса, которые, казалось, столь таинственным образом помогали французам, вовремя открыли нам опасность, перед

[132]

лицом которой мы находились; снег прекратился, и вражеские колонны были потрясены залпом 400 орудий позиции; огонь был столь силен и хорошо направлен, что весь корпус маршала Ожеро был опрокинут в одно мгновение; колонны пришли в расстройство и отступили в полном беспорядке. Наша пехота преследовала французов вплоть до городских улиц. В тот момент Эйлау можно было бы захватить, так же как и всю французскую позицию с фланга, если бы генерал Тучков получил приказ наступать; но он запросил приказаний генерала Беннигсена; его искали, но не нашли.

Отразить атаку в центре было сложнее; несмотря на причиняемые им огромные потери, французские колонны держались как стены; их мобильная артиллерия развернулась между колоннами и активно отвечала на огонь наших пушек; с обеих сторон ружейная перестрелка, ведущаяся на дистанции пистолетного выстрела, становилась всё более убийственной; наши солдаты держали строй с бесподобным хладнокровием, когда послышались крики «ура» с нашего правого фланга; пехота бросилась в штыковую атаку; после кровопролитной резни французские колонны были обращены вспять, неприятельская артиллерия брошена, и наша пехота, преодолев пространство между двумя противостоявшими позициями, стремительно атаковала последние резервы французской армии; оказавшийся неподалеку Наполеон приветствовал сам и от имени своей армии замечательную стойкость одного из полков своей гвардии. Вместо того, чтобы стрелять, этот полк, сомкнув ряды, ждал наших первых наступающих, которые, будучи остановлены в своем порыве и не видя позади себя поддержки, вместо того, чтобы смять этот последний резерв Наполеона, предпочли отойти назад для перестроения на своих позициях.

Если бы генерал Беннигсен находился в этот решающий момент на своем посту, возможно, он приказал бы всей массе оставшейся кавалерии наступать, и этим она развила бы наш успех и завершила полное поражение неприятеля.

Войска левого фланга, ослепленные снегом, были опрокинуты и, несмотря на чудеса храбрости, продемонстрированные графом Остерманом, им не удалось выбить французскую пехоту, закрепившуюся в небольшой деревушке, где прошлой ночью находилась главная квартира, и где осталось некоторое количество раненых, которые почти все погибли в пламени пожара. Граф Остерман, поддержанный мужеством князя Михаила Долгорукого, командира Курляндского драгунского полка, предпринял несколько атак, но, понеся большие потери, был вынужден отвести назад свой левый фланг и образовать прямой угол по отношению к остальной нашей линии.

Напротив нашего правого фланга, неприятель, устрашенный полным уничтожением корпуса маршала Ожеро, столь удачно расположил артиллерийскую батарею, что она обстреливала наши позиции во фланг и нанесла нам большие потери. В центре неприятель, оправившись от первого потрясения, причиненного стремительностью, с которой его войска были нами опрокинуты и преследованы, построил свою кавалерию в густые колонны и под прикрытием артиллерии попытался прорвать линию наших войск, которые уже были ослаблены большими

[133]

потерями и расстроены предыдущим боем. Эта масса кавалерии была встречена столь хорошо управляемым артиллерийским огнем, что потеряла направление движения и после пустого блуждания по полю сражения, окруженная дымом и стрелками, которые она приняла за наши линии, понесла большой урон, но так и не достигла своей цели. Два кавалерийских полка, ведомых неустрашимым начальником, прошли сквозь брешь в нашем фронте и затерялись позади нашей пехоты, несколько полков нашей кавалерии, прибывших в тот же момент, накинулись на них и полностью уничтожили. Ни один человек не спасся; наша кавалерия также предприняла затем несколько подобных атак, которые усилили суматоху, но не принесли большой пользы, вследствие отсутствия координации и начальника, способного ими командовать. Тем не менее, кавалерия захватила пять орлов.

Наполеон, видя свой проигрыш в борьбе с нашим правым флангом и центром, сосредоточил все свои усилия на нашем левом фланге, он вынудил часть нашего центра примкнуть к войскам графа Остермана, которым уже пришлось образовать прямой угол. Пушечный огонь возобновился и ядра с батарей, которые неприятель выставил против нашего правого фланга, а позднее и против левого фланга, долетали почти до середины нашей позиции.

Генерал Беннигсен на протяжении нескольких часов не появлялся на поле битвы; зная его храбрость, мы посчитали, что он попал под одну из кавалерийских атак. Генерал Кнорринг и граф Толстой встретились и решили, что следует послать офицера с целью ускорить прибытие прусского корпуса генерала Лестока, который, продолжая действовать против авангарда маршала Нея, ускоренным маршем прибыл на правый фланг нашей позиции. Здесь было оставлено некоторое количество прусской артиллерии с целью уничтожения неприятельской батареи, бьющей нам во фланг, весь остальной корпус прошел позади наших позиций, чтобы расположиться на левом фланге. Эти прусские войска, почти свежие и воодушевленные наилучшими чувствами, насчитывали 15 тысяч человек. Из всех наших сил, еще остававшихся незадействованными позади левого фланга, генерал Кнорринг сформировал колонну и, присоединив к ней корпус генерала Лестока, атаковал французов, которые уже начали ослабевать. Сражение должно было окончиться в нашу пользу, упорство Наполеона уступало качеству наших войск, превосходство нашей кавалерии уничтожало остатки его армии. В это время появился генерал Беннигсен. Он отправился навстречу прусскому корпусу и ошибся дорогой. День клонился к закату, истощение физических сил сильно влияло на моральные силы главнокомандующего, он приказал прекратить атаку. Французы отступили без потерь, и сражение закончилось.

Только небольшая часть кавалерии преследовала неприятеля и заняла изначальную позицию нашего левого фланга. В это время прибыли войска маршала Нея и заняли деревню 38, находившуюся в тылу наших позиций, тем самым они даже угрожали дороге на Кёнигсберг, по которой мы могли отступать. Князь Щербатов получил приказ выбить неприятеля оттуда; около 10 часов вечера он

[134]

атаковал и после получасового боя завладел деревней <Шлодиттен?>, а корпус маршала Нея усилил остатки армии Наполеона.

Таким образом, к концу дня мы остались хозяевами на поле боя, неприятель был отражен во всех пунктах с огромными потерями и находился в полном беспорядке; его обозы и раненые отходили в тыл и на следующий день прибыли в Хайльсберг; Наполеон отдал приказ отступать.

Численность наших войск сильно уменьшилась в связи со значительными потерями и с несчастным обычаем, введенным после поражения при Аустерлице, отбивать захваченные знамена силами лучших гренадерских частей; тем не менее, мы были хозяевами на поле битвы, войска были воодушевлены, а прусский корпус почти не пострадал.

Все с нетерпением ожидали приказов главнокомандующего; прибывший в тот же день генерал Платов одним своим появлением вдохнул новую жизнь в казачьи войска, которых одних было бы достаточно для того, чтобы преследовать неприятеля, нарушать его коммуникации и довести до конца дело нашей победы. Генерал Беннигсен дал приказ отступать, и этот момент слабости генерала Беннигсена во второй раз спас Бонапарта, так же как он был спасен в первый раз при Пултуске безумием графа Каменского. До рассвета армия тронулась с места, и удивленные войска направились по дороге на Кёнигсберг.

[135]

Французы направились по дороге на Хайльсберг; но, узнав о нашем отступлении, они повернули назад; ни единый неприятельский кавалерист не следовал за нашим арьергардом. Французский генерал прибыл в качестве парламентера, якобы, для того, чтобы договориться об обмене военнопленными, которых практически не было ни с той, ни с другой стороны, а на самом деле для того, чтобы предложить перемирие; уже одно это свидетельствует о состоянии, в котором находился Наполеон.

На следующий день граф Толстой получил донесение о беспорядках, произошедших в Кёнигсберге, отчасти по вине наших мародеров, отчасти из-за большего количества раненых, которые прибыли в город практически одновременно и для которых было невозможно приготовить необходимые жилье и помощь. Он послал меня в Кёнигсберг с полком драгун с тем, чтобы восстановить порядок в городе, как можно скорее устроить там госпитали и совместно с прусским губернатором принять все требуемые меры для заготовки запасов для войск, приближающихся к городу. Кроме 17 тысяч раненых, сам факт отступления армии привел в Кёнигсберг ещё более значительное число мародеров, заполнивших все улицы.

На следующий день в город со своей главной квартирой прибыл главнокомандующий, войска расположились лагерем у крепостных стен.

Неприятель нас не преследовал; все полученные нами новости доказывали, что он был разбит при Эйлау и оказался не в состоянии продолжать военные действия. Только генерал Беннигсен считал себя победителем и сожалел о том, что упустил свою победу. Ему было очень приятно найти предлог для своего неверного действия в той малой численности, до которой сократилась армия. В день своего прихода в Кёнигсберг она насчитывала не более 20 тысяч бойцов, это число впоследствии увеличилось до 32 тысяч человек. Так как в нашей армии под Эйлау было 67 тысяч человек, то значит, этот день нам стоил 35 тысяч солдат убитыми и ранеными.

Полковник артиллерии Ставицкий отправился в Петербург с известием о нашей победе и с захваченными у неприятеля орлами.

[136]

Цит. По кн.: А.Х. Бенкендорф. Воспоминания. 1802-1837. М., 2012.

Примечания

38. Очевидно, деревня Шлодиттен.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС